запоминающееся впечатление. А короткое 'ГП' соответствовало краткости его высказываний, всегда очень точных определений, о чем бы ни шла речь. Необычайной работоспособности, доктор технических наук Георгий Петрович Катыс, крепко взял меня в оборот, и моя работа как-то зазвучала 'на тон выше', приобрела даже другой смысл, о котором я ранее не догадывался. Работать с ним было и продуктивно и интересно, а кроме того, он стал фактически моим 'микрошефом', причем он сделал это просто и совершенно бескорыстно. Так же, без всяких колебаний, он еще согласился быть моим 'внешним' оппонентом на защите. Он вообще стремительно принимал любые решения и не менял своей точки зрения уже надолго, если не навсегда, и не прощал малейшей оплошности, неточности в работе.
Георгий Петрович возглавлял в это время, к тому же, отряд космонавтов-ученых от Академии Наук СССР, и с мая 1967 года готовил этот отряд в Центре подготовки космонавтов к полетам. Сам 'ГП' уже несколько лет ожидал 'своего звездного часа' — выйти в космос со своей научной программой, со своими техническими решениями и оригинальным оборудованием.
Внутреннего оппонента назначали в ВЦ-4, в этом армейском научном центре, который был тогда под началом приемного сына Сталина, генерала Сергеева ('Артема') и в 'генеральском' совете которого было что-то не то семь, не то восемь академиков. Как это у них устраивалось, я не знал, но согласование всех вопросов для прохождения через Ученый совет было делом моего Чембровского Олега Александровича и подполковника Самойловича Георгия Владимировича, самых образованных, в широком смысле, и интеллигентных из встреченных мною за долгие годы военно-технических 'спецов'. Им можно было доверять, они безусловно хорошо знали 'кухню' института. В то время в армии еще можно было встретить офицеров-интеллектуалов, и работа с ними доставляла большое удовлетворение.
Я уже прошел через острое обсуждение своей работы в подразделении академика Петрова Бориса Николаевича, что-то вроде 'предзащиты', заручился официальным согласием Георгия Петровича на оппонирование и со спокойной совестью, оставив первый вариант диссертации в ЦНИИ-45, уехал передохнуть домой, в Тбилиси, где еще предстояло сдать обязательный 'кандидатский минимум'. Самое тяжелое оказалось впереди.
Если на изложение работы, ее печать и подготовку иллюстраций к ней я потратил всего несколько месяцев, — к лету уже все было подготовлено, — то ее 'правильное', с точки зрения начальства 'ВЦ', оформление длилось до следующего 1972 года. Я не помню, сколько раз мне пришлось из Тбилиси прилетать в Москву на всякие 'добавления', переделывания, изменение терминологии, а главное оформление 'плакатов' для иллюстрации работы на защите. Спасибо, надоумил меня Самойлович 'дать в лапу' чертежникам в одном из отделов института, что сразу же и продвинуло вперед эту часть программы и обеспечило, как и оказалось позже, безукоризненное, с точки зрения учёных — 'генералов', представление материалов на суд 'Совета'.
В самом начале 1972 года, уже из Тбилиси, я разослал по 'спецпочте' для отзывов требуемое число авторефератов в организации, по рекомендованному списку через 'первый отдел'. Надо было ждать из Бабушкина 'бумаги' с назначением сроков и вести бесконечные телефонные переговоры, 'выколачивая' отзывы из нерадивых коллег, соратников по направлению. Здесь сказалось преимущество закрытой защиты — число авторефератов и отзывов по ним было минимизировано 'секретчиками' до нескольких единиц, кажется, достаточно было получить шесть.
Чем ближе подходило время 'Ч' (у меня оно было связано с Чембровским), тем все более остро я ощущал, что вся моя затея с защитой диссертации будет только тогда иметь смысл, если работа, сможет стать началом новой страницы моей деятельности. Я все более убеждался в том, что мое направление расходится с представлениями обновленной дирекции о дальнейших путях института. Институт 'распухал' количественно, появлялись немыслимые, с моей точки зрения, новые направления работ, деньги, которые зарабатывал мой коллектив хоздоговорной тематикой, исчезали, проглатывались другими подразделениями.
Надо быть справедливым — мне никто внутри института не мешал делать свое дело, но работа стала выпадать из общей тематики, у нее был точно очерченный профиль, который уже не устраивал новое руководство. А меня не устраивало то, что моя работа значительно продвинулась и требовала все большего финансового обеспечения, людей, специалистов высокого уровня, новейшего оборудования, которых в институте уже не хватало.
Стали уходить по разным мотивам старые кадры института — уехал в Москву 'на повышение', заместитель 'Вовы' — Букреев Игорь, строить 'советскую кремневую долину' в Зеленограде уже в качестве заместителя министра МЭП. Алик Гачечиладзе приступил к созданию в Поти биологического подразделения Института, исчезало квалифицированное 'среднее звено', они уходили на более высокие ставки нового, только что открытого Института микроэлектроники ('МИОН') рядом с моим домом в Дигоми. Возникало ощущение образовавшейся пустоты, 'оголились тылы', исчезала опора из друзей и соратников. Для выполнения тех работ, которые проводила моя лаборатория, за которые выплачивались институту немалые деньги, мне предлагались сотрудники, не отвечающие требованиям поставленной задачи. Деньги проедались, необходимое оборудование отсутствовало, впереди можно было разглядеть тупик. Надо было переосмыслить свое будущее, сделать прогноз, понять, что для меня важно с точки зрения дальнейшего развития моего, вполне сложившегося, направления — волоконно-оптических преобразователей, волоконной оптоэлектроники, волоконной оптики. И меня совершенно не устраивала моя личная жизнь — это был кризис в отношениях со всем моим окружением.
Прибавилось к моему настроению, к моей оценке внутренней, институтской атмосферы, еще и общее настроение в космическом сегменте научно-технических работ страны, притягивавших долгие годы и меня лично и институт в целом. Урезалось финансирование этого направления, надо было спешить с подведением итогов, получить какой-нибудь ощутимый результат своих долговременных усилий, хотя бы в виде защищенной диссертации.
Привлекательность работ в этой сфере уже вызывала у меня сомнение. Космический престиж страны падал, все меньше и меньше удавалось отечественной прессе и другим СМИ того времени обосновать тезис о 'ведущей роли СССР' в деле освоения космоса. Достаточно привести такие цифры, как суммарный налет в часах космонавтов СССР и астронавтов США — 629 у нас и 3215 у 'них'. Вместе с этим падал и мой личный энтузиазм.
Грустные итоги анализа 'наших достижений' в эти годы подвел в своих воспоминаниях мой 'микрошеф' Георгий Петрович Катыс:
'Разрушался искусственно созданный правящей элитой виртуальный портрет Советского Союза……этот информационный портрет уже давно не соответствовал реальной действительности.
… 14 раз стартовали американские корабли в космос за три последних года до полета на Луну и только четыре раза — советские. В 1966 году не было выполнено ни одного космического старта в СССР. В 1967 только один, который завершился трагически — гибелью космонавта Комарова. В 1969 слетал на трое суток в космос полковник Георгий Береговой, ставший через три дня после полета на КК 'Союз-3' генералом, а еще через день дважды Героем Советского Союза. Хотя известно, что программа полета была
фактически сорвана, так как основную задачу полёта — стыковку с беспилотным КК 'Союз-2', выполнить не удалось. Вся программа ручного пилотирования и стыковки была провалена, а вскоре и свернута. А в это же время космический корабль 'Аполлон-8' с
тремя астронавтами на борту сделал 10 оборотов вокруг Луны и благополучно вернулся на Землю.
Советская лунная программа Л-1, к великому сожалению, провалилась. Это было особенно неприятно наблюдать на фоне больших успехов американской лунной программы, завершившейся высадкой на поверхность Луны американских астронавтов.
'Старт 21 декабря 1968 года пилотируемого КК 'Apollon-8', совершившего облет Луны с выходом на луноцентрическую орбиту, бесславно похоронил советскую программу облета Луны. В процессе реализации этой нашей программы были потрачены огромные средства и было выполнено 13 запусков беспилотных кораблей 7К-Л1…
Причин развала нашей Лунной программы было много, но главная причина, по моему мнению, заключалась в том, что непомерная финансовая нагрузка, которая налагалась этой программой на экономическую структуру нашей страны, оказалась чрезмерной. В то же время, в такой значительно более
