Откуда-то издалека прилетели печальные звуки скрипки.
– Слышишь? – Глазастик чутко повернула голову. – Это грустный скрипач. Он стал такой легкий, что давно уже летает над городом.
За окном послышался тревожный, предупреждающий свист.
Кто-то прозрачный, еле различимый, на мгновение приник к окну. Катя успела разглядеть волосы, взметнувшиеся, как бесцветные языки пламени, круглые глаза, вздернутый нос. Над носом плавали веснушки, словно горсть бисера.
– Это Вихрик! – Глазастик беспомощно оглянулась на Катю. – Неужели прилетел большой ветер? Уже? Скорее, скорее запереть дверь. Запереть дверь...
Но было поздно. Дверь широко распахнулась, гулко стукнув о стену, будто вошел кто-то наглый и властный.
– Это он... ветер! – Глазастик вся сжалась, обхватив Катю руками.
Ветер вмиг выдул из дома все тепло. Косяком влетели снежинки, покатились по полу.
Катя, задыхаясь от ветра, обняла Глазастика. Сзади в спину Кате всеми когтями вцепился кот Васька.
Ветер неумолимо потащил Глазастика к порогу. Глазастик застонала. Катя увидела ее закрытые глаза, бледное, словно неживое лицо.
И вдруг все стихло. За окном зазвенели, рассыпаясь, ледяные хрупкие столбы.
– Я еще... тут? Еще тут? – Глазастик приоткрыла глаза. «Нет, нельзя вот так просто сидеть и ждать, – в отчаянии подумала Катя. – Надо дядю Алешу найти, сказать, чтоб он поскорее...»
– Если бы я еще следов не оставляла. – Катя закусила губу.
Глазастик посмотрела на нее:
– А не боишься? Там во дворце столько стражников.
– Да пойми ты, мы с дядей Алешей вдвоем... Все-таки вдвоем легче.
– Не вдвоем, а втроем, – возмущенно воскликнул кот Васька. – И я с тобой. Я тут не останусь ни за какие сливки!
Глазастик стояла посреди комнаты, бессильно опустив руки. Лицо ее стало совсем бледным, почти голубым. А плечи такие узенькие...
– Если ты уйдешь, я, наверное, улечу, – негромко проговорила Глазастик. – А может быть, это и лучше. Пусть уж скорее. Ведь все равно...
– Нет, не все равно. – Катя стиснула кулаки. – Глупая, плохая, как ты могла такое подумать? Неужели я тебя тут брошу одну! Нам бы только дядю Алешу разыскать. Но я проваливаюсь в снег.
Глазастик всплеснула тонкими руками.
– Пегаш! Наша старая грустная лошадь. Он не оставляет следов. Мы доедем на нем до дворца.
– Видишь, как ты все хорошо придумала, – стараясь казаться веселой, сказала Катя. – А он не лягается?
– Ой, что ты!
Пегаш оказался старым конем с гривой цвета осенней палой листвы. Он понуро и равнодушно ждал, пока Катя неумело вскарабкается ему на спину. Глазастик уселась позади. Катя почувствовала на своей щеке ее слабое, частое дыхание.
Катя одной рукой держала поводья, другой прижимала к себе кота Ваську.
Пегаш неспешно трусил по улице.
– Видела бы моя Мурка, как я славно езжу верхом, – подбадривал себя кот Васька. – Настоящий кот- ковбой! А чем это пахнет так непривычно? Хотя, извините, чем может пахнуть от лошади, если не лошадью. Логично? Логично! Просто до сих пор я видел только нарисованных лошадей. А нарисованные лошади не пахнут.
Голова у Кати слегка кружилась. Катя глядела прямо вперед на дорогу. Раз только она оглянулась и увидела: Пегаш бежал по улице, не оставляя следов.
– Слышишь? – прохладно шепнула ей на ухо Глазастик.
Печальная и мягкая, как лунный свет, мелодия плыла над городом. И крупные розы-снежинки, казалось, позванивали в такт, подхватив эту мелодию, как бесконечный голубой оркестр.
Мимолетная тень пробежала по лицу Кати. Девочка подняла голову.
Над улицей летел человек и играл на скрипке. И если он смычком касался воздуха – даже воздух пел под его смычком. Скрипач был еще совсем молодой, а волосы – как серебряный дождь. Он смотрел куда-то далеко, поверх острых крыш, страдальчески хмуря брови.
Длинный кусок тончайшего кружева, привязанный к его руке, мерцая, летел за ним и исчезал в путанице падающих снежинок.
– Видишь кружево? – спросила Глазастик. – Это кружевница Миэль... Мне тетушка Ох рассказывала, Миэль часто сидела у окна и, подперев щеку кулачком, все смотрела, смотрела, как падают снежинки. Однажды она задумалась так глубоко, что забыла затворить окно, и ветер унес ее. Она так и летела над городом, подперев щеку кулачком. А скрипач играл на скрипке у нее под окном. В руке у Миэль был моток тонких кружев. Скрипач успел ухватить его за конец, когда она улетала. Но моток все разматывался, разматывался, и наконец Миэль отпустила его... Отпустила...
– Как грустно! – У Кати слезы навернулись на глаза. – Тут у вас и вправду разучишься улыбаться.
– Нет, нет, не разучивайся! Пожалуйста, не надо! – в испуге воскликнула Глазастик. – Когда ты улыбаешься, я не знаю, но мне становится теплее. Теплее...
«Наверное, музыка не дает скрипачу улететь от земли, – подумала Катя. – Такая красивая! Она не отпускает его».
Снежинки все падали и падали, и звуки скрипки затерялись за их однообразным звоном.
«А туда ли мы едем?» – хотела спросить Катя.
И тут она увидела высокие башни, островерхую крышу, такую крутую, что снег сполз с нее, открыв влажную потемневшую черепицу.
Катя сразу узнала королевский дворец. Таким он был на рисунке Васи Вертушинкина.
Но теперь дворец мрачной сырой громадой нависал над Катей, тяжелый и недобрый, словно говоря ей, какая она маленькая и беспомощная.
Девочки слезли с лошади. Кот Васька совсем притих, примолк на руках у Кати.
– Пегаш, хорошая моя лошадка, домой, домой, – негромко приказала Глазастик.
Девочки пошли вдоль витой чугунной ограды. Вдруг Катя схватила Глазастика за руку.
У ворот они увидели рыжего стражника с алебардой. Стражник стоял, вяло привалившись к воротам, и тихо бормотал себе под нос:
– Значит, если я увижу мышь в золотой короне, теперь уж не ошибусь: вправду я вижу мышь в золотой короне или мне только мерещится мышь в золотой короне...
Девочки попятились за угол, присели на корточки.
– Злющий, сразу видно, – хмуро сказала Катя. – Такой не пропустит.
– Не пропустит, – упавшим голосом повторила Глазастик. – Все равно...
– А ты уже сразу свое любимое «все равно». Вот заладила, – огорчилась Катя. – Может быть, мы еще что-нибудь придумаем!
– Придумаем! Придумаем! – послышался озорной голос. И быстрый вихрь закружился вокруг девочек. Стоило ему чуть-чуть замедлить движение, и Катя разглядела круглую мордашку, руки с растопыренными пальцами и блестящие глаза.
– Это – Вихрик! Он хороший, теплый. Познакомься! – сказала Глазастик.
– Я теплый, теплый, теплый! – послышалось сразу со всех сторон.
– Здравствуй! – неуверенно сказала Катя, вертя головой, потому что Вихрик был как-то сразу и справа, и слева, и над ней.
– Я знаю, она не хочет дружить со мной, потому что я прозрачный! – с обидой просвистел Вихрик и остановился на мгновение. Катя успела увидеть, как углы его рта горько опустились.
– Неправда. Я с тобой дружу. – Глазастик протянула руку, и на короткий миг ей на ладонь опустилась прозрачная рука с растопыренными пальцами.
Но тут же Вихрик снова закружился, свившись в кольцо. Он сдул со лба Кати челку, сунул руку за
