– Даже так?! – ужаснулась Касатонова.
– Они вместе лет семь, не меньше... Еще до того как появилась эта фабрика. Поэтому она сама не своя. Я уж и не загружаю ее, пусть дух переведет... Выпить хотите?
Изумлению Касатоновой не было предела.
– Вы хотите сказать... – она не решилась даже закончить вопрос, устремив на Цокоцкого взгляд, полный неподдельного изумления.
– Чай? Кофе? Виски? Коньяк? – Цокоцкий был невозмутим. – Дело в том, что я хочу поделиться с вами еще одним секретом, но он столь деликатного свойства, что без глотка чего-нибудь... не решусь. Так что?
– Конечно, коньяк.
– Прекрасно. Сколько вам лет, Екатерина Сергеевна? – спросил Цокоцкий, разливая коньяк в тонкие стаканы. – Простите, конечно, за хамский вопрос.
– Сорок, – не моргнув глазом, ответила Касатонова.
– Я так и думал, прекрасный возраст. Мне тоже когда-то было сорок.
– Года два назад?
– Пять! – рассмеялся Цокоцкий и, легонько чокнувшись своим стаканом, одним глотком выпил. – О, опять простите, – он вынул из стола горсть конфет в ярких фантиках и рассыпал по столу. – Чем вы занимаетесь, Екатерина Сергеевна, когда не исполняете обязанности понятой или курьера?
– Ничем. Я пенсионерка.
– В сорок лет?
– Я танцевала... А балерины выходят на пенсию чуть раньше простых смертных.
– О! – восхитился Цокоцкий. – Как я завидую вашему участковому!
– Ему многие завидуют. – Выпив свой коньяк, неплохую, между прочим, дозу, Касатонова с удовольствием закусила конфетой. Конфета ей понравилась настолько, что она развернула еще одну.
– Простите... Вы живете одна?
– Есть сын, Алексей... Тоже, кстати, Касатонов. Книготорговлей занимается. Достаточно известный в своих кругах оптовик. Вы что-то хотели сказать, Леонид Валентинович?
– Да, – горестно кивнул Цокоцкий. – Хотел... Еще по глоточку?
– Если откажусь, то не прощу себе этого никогда! – отчаянно согласилась Касатонова, прекрасно понимая, что разговор даже за такой вот случайной выпивкой пойдет совсем другой – чуть откровеннее, чуть рисковее.
Цокоцкий опять плеснул примерно на палец коньяка, что в тонком стакане было не так уж мало, не так уж.
– Даже не ожидал, что конец рабочего дня окажется у меня столь, столь... – он никак не мог подобрать слова и в меру восторженного, и в меру осторожного.
– Столь прекрасный! – подсказала Касатонова.
– Принимается! – и Цокоцкий одним глотком выпил свой коньяк. – Так вот... Мы все на фабрике не просто в печали, мы в ужасе и неопределенности... Не знаем, что думать и как понимать...
– Что же вас ужасает?
– Все дело в том, что Елена Ивановна, наша Леночка, которая только что заходила сюда... Как бы это вам сказать, чтобы и не навредить, и не впасть в сплетню... Она бывшая любовница... Не люблю слово «любовница»! Она бывшая возлюбленная Балмасова. Проходят годы, мы меняемся... Устаем, ищем чего-то нового...
– Он полюбил другую, – догадалась Касатонова.
– Да.
– Молодую, красивую, дерзкую...
– Да, – безутешно кивнул Цокоцкий.
– И кто же эта юная особа?
Цокоцкий долго молчал, потом поднял свой стакан и, убедившись, что он пуст, снова поставил его на стол, развернул конфету и, будто не заметив этого, медленно разжевал, чуть заметно вздрогнул, увидев перед собой Касатонову, и снова наклонился к ней, поманил пальцем, прося приблизиться.
– Дочь Елены Ивановны, – сказал он неживым голосом.
– Сколько же ей?!
– Семнадцать.
– Какой ужас! – шепотом воскликнула Касатонова. Ей показалось, что эти слова будут наиболее уместными. – Какой кошмар! – проговорила она потрясенно.
– Елена Ивановна не знала.
– Мать ничего не знала?!
– Да... И вдруг все вскрылось. Оказывается, наш Балмасов втрескался по уши! Седина в бороду, бес в ребро! Вот как бывает, Екатерина Сергеевна.
– А он женат?
– Конечно! Трое детей! Правда, живут они отдельно. В хорошей квартире, но отдельно.
– Но семью он не намерен был бросать?
– Ни в коем случае! И это еще не все... Девочка-то начала отдаляться от матери... Отчужденность. Не всегда дома ночует, запах спиртного... Оказывается, они с Балмасовым и в Греции побывали, и еще где-то... Не могу утверждать, но наш жизнелюб...
– Балмасов? – уточнила Касатонова.
– Да, он... В общем, в Турции... Попробовали какой-то наркотик. И Леночка нашла у дочери этот наркотик. Представляете, что было дома?
– Какой ужас! Какой кошмар!
– Поэтому ее заторможенность вполне объяснима, дорогая Екатерина Сергеевна, – Цокоцкий скорбно покивал головой.
В это время раскрылась дверь, опять сантиметров на тридцать-сорок, в нее протиснулась секретарша и молча положила на стол перед Цокоцким стопку талончиков от повесток.
– Все в порядке, Леонид Валентинович, – сказала она и неловко остановилась в нескольких шагах от стола.
– Всех нашла?
– Да, они расписались, а повестки оставили себе.
– Никто не возмущался?
– Поворчали немного, но не более того.
– Спасибо, Леночка, – и Цокоцкий сдвинул всю стопку поближе к Касатоновой.
– Там просятся к вам... Несколько человек... Хромов, Рыбкин.
– Ну... если просятся, пусть войдут. Это наши бухгалтер и снабженец, – пояснил Цокоцкий Касатоновой. – Прекрасные специалисты!
– Я больше не нужна? – спросила секретарша.
– Нет-нет, все отлично, – Цокоцкий подбадривающе кивнул секретарше, отпуская ее из кабинета.
Едва секретарша вышла, в кабинет тут же один за другим вошли бухгалтер Хромов и снабженец Рыбкин. Оба настороженно посмотрели в сторону Касатоновой, потоптались у двери, не зная, как вести себя при постороннем человеке.
– Проходите, ребята, садитесь, – разрядил обстановку Цокоцкий. – Знакомьтесь, это Екатерина Сергеевна, представитель правоохранных органов.
– Вы в самом деле решили, что я из этих самых органов? – удивилась Касатонова.
– Шутка! – усмехнулся Цокоцкий. – Эта милая женщина принесла повестки к следователю. Те самые, под которыми вы только что расписались.
– Очень приятно, – склонил лысую голову бухгалтер. – Обязательно придем. Если сможем, конечно. Верно, Женя? – обратился он к Рыбкину.
Снабженец, не отвечая, развел руки в стороны, дескать, как получится, как получится.
Наступило молчание. И Рыбкин, и Хромов, сочтя, что представление закончилось, попросту ждали, когда Касатонова уйдет.
