– Слушайте. Я была в этом самом проявочном пункте. Там, где мне проявили пленку и отпечатали снимки. И девушка, которая принимала у меня заказ, а потом выдавала снимки и пленку, сказала, что к ним в день ограбления приходили два хмыря. Интересовались – осталась ли у них пленка.
– А как они узнали, что вы проявляли пленку именно в этом пункте?
– По фирменному конверту. Там указаны телефоны, адрес и так далее.
– И что им сказала приемщица?
– Сказала, что пленка выдана вместе со снимками. Не найдя пленки в конверте, они надеялись, что она осталась в проявочном пункте. Подумали, что, может быть, я еще какой-то заказ сделала, – все время натыкаясь на недоверчивый взгляд Убахтина, Касатонова поясняла более многословно, чем ей хотелось.
– Знаете, что я вам скажу, Екатерина Сергеевна... Я вам такое скажу, такое скажу, – бормотал Убахтин, не сводя взгляда со снимков. – Я вам вот что скажу... Я ведь с вами согласен.
– Фу! – перевела дыхание Касатонова. – А я слушаю и думаю, что же он мне сейчас выдаст промежду глаз!
– Давайте мы все-таки уделим внимание снимкам, – проворчал Гордюхин. – Есть же в них что-то такое, из-за чего взломана дверь в квартиру!
Столпившись у стола, все трое принялись сличать два ряда снимков. И сколько ни всматривались, сколько ни сопоставляли, ничего резко отличающегося обнаружить не могли.
– Зажигалка! – наконец воскликнула Касатонова. – На моем снимке есть зажигалка, а на вашем ее нету. Смотрите! Осталась одна пепельница. Зажигалка исчезла.
Касатонова торжествующе посмотрела на Убахтина, на участкового, но они, как ни странно, ее находкой нисколько не воспламенились. Почти одинаково пожали плечами, посмотрели друг на друга и снова оборотили свои взоры к снимкам.
– Кто-то из ребят мог взять, чтобы прикурить, – пояснил наконец Гордюхин. – А потом положил ее в другое место. Вот и весь секрет.
– А мог по рассеянности просто в карман сунуть, – усмехнулся Убахтин. – Вот на вашем снимке, Екатерина Сергеевна, шторы как бы сдвинуты, а на нашем распахнуты... Но это эксперт сделал на моих глазах и по моему совету. Света ему мало показалось для съемки. Он и люстру включил, чтоб света было больше. Знаете, что я думаю... Пуганая ворона куста боится. Вполне возможно, вполне возможно... Если, конечно, принять вашу версию, – Убахтин исподлобья посмотрел на Касатонову, – что убийца или убийцы опасались чего-то, что могло оказаться на снимках. Понимаете? Человек совершает убийство, заметает следы, насколько хватает у него времени и сообразительности. И линяет. А скрывшись в своем логове, начинает просчитывать, вспоминать, прикидывать, не упустил ли чего? И вдруг обнаруживает, что упустил нечто важное, нечто изобличающее. И он срочно принимает меры, чтобы оставленные следы как-то... если не уничтожить, то обесценить, лишить их юридической доказательности.
– Это как? – спросила Касатонова. – Если следы есть, то они есть! Что бы я ни предприняла, они ведь не могут исчезнуть!
– Поясняю для понятых... К примеру, найден пистолет возле трупа, а на нем отпечатки ваших пальцев. Как?! – возмущаетесь вы. Не может такого быть! А вот, – говорит вам какой-нибудь следователь-недоумок... И показывает пистолет, показывает ваши отпечатки пальцев на нем. Где?! – кричите вы и хватаете пистолет из рук следователя. И все, все отпечатки уже как бы и не существуют.
– Почему?
– Потому что на суде вы скажете... Да, действительно, на пистолете есть мои отпечатки. Но они появились там уже в кабинете следователя, который сознательно и злоумышленно подсунул мне этот пистолет. Понимаете? Отпечатки есть, но они уже никакого значения в деле иметь не могут. Потеряли свою доказательность.
– Как вы много знаете! – восхищенно прошептала Касатонова и уставилась на Убахтина таким изумленным взглядом, что тот смешался и, чтобы скрыть растерянность, сгреб снимки в две стопки и рассовал по конвертам. – А отпечатки, обнаруженные на телевизионном пульте... Они не потеряют своего значения?
– Ни в коем случае! И только благодаря вам, Екатерина Сергеевна! Потому что сейчас, когда эксперт принесет эти отпечатки уже на фотобумаге, вы, как понятая, распишетесь и подтвердите тем самым их доказательность. Там будет указана дата, время и даже место, где вы поставили свою подпись, и что бы потом ни случилось, какой бы хитроумный убийца ни схватил эти отпечатки своими отвратительными пальцами, ему не удастся их обесценить.
– Не тем вы занимались всю жизнь, Екатерина Сергеевна! – вздохнул Гордюхин. – Ох, не тем!
– Да, да, да! – согласилась Касатонова. – Я только сейчас, вот в этом кабинете, поняла, что жизнь прошла мимо.
– Но вы еще многое можете успеть!
– Стараюсь! – рассмеялась Касатонова. – Вы же видите, как я стараюсь!
– И очень успешно! – заверил ее Убахтин. – Может получиться так, что только благодаря вам удастся разоблачить убийцу. – Убахтин щедро расплачивался за изумленно-восторженный взгляд, которым наградила его Касатонова несколько минут назад.
– Я сегодня вручила повестки на фабрике... Вы пригласили к себе около десятка человек...
– Да, я знаю, Коля мне сказал, – Убахтин кивнул в сторону участкового. – Спасибо. Вы нас очень выручили. Посылать по почте – дело долгое да и ненадежное, а у нас все в бегах, все, как говорится, задействованы.
– Я не о том. – Касатонова решилась наконец произнести слова, которые вертелись у нее на языке все это время. – Вы не вызвали на допрос одного человека...
– Кого?
– Секретаршу Балмасова. Юшкову Елену Ивановну.
– Вы считаете, что ее нужно вызвать?
– Да.
– У вас есть основания полагать, что...
– Да, – Касатонова твердо посмотрела следователю в глаза.
– Хорошо, – легко согласился Убахтин. – Пригласим и Юшкову. Повестку отнесете?
– Отнесу. Поговорите о ней с Цокоцким.
– Это который с чемоданом вертелся? Который нам первым позвонил об убийстве?
– Да. Он сейчас замещает Балмасова.
– Думаете, скажет что-то интересное?
– Надеюсь.
– У меня такое ощущение, что вы уже допросили этого Цокоцкого?
– Без протокола, – Касатонова посмотрела на Убахтина широко раскрытыми глазами. – Без протокола люди откровеннее.
– И безответственнее. Когда их слова никто не записывает и они знают, что эти слова им потом не придется подтверждать в судебном заседании... Они часто такое несут, настолько откровенны, что оторопь берет. Оторопь! – повторил Убахтин.
– Отказываются от собственных слов?!
– С легкостью необыкновенной!
– Но ведь это надо как-то объяснить... Нельзя же так просто сказать – я этого не говорил.
– Ха! – воскликнул Убахтин и досадливо грохнул костяшками пальцев об стол. – Вы меня не так поняли! – говорят они. – Я не мог подобного сказать! – говорят они. – Как вы могли подумать?! – говорят они, гневно сверкая очами. Это не мои слова! Это кто-то другой их произнес!
– Какая же тяжелая у вас работа! – опять прошептала Касатонова, устремив на Убахтина изумленный свой взгляд.
Поколебавшись, она не стала пересказывать Убахтину слова Цокоцкого о секретарше, решив, что и так сказала достаточно. А вмешиваться в ход расследования и обвинять человека, не имея никаких доказательств, кроме чужих слов, возможно, предвзятых слов... она не могла. То, что сказал Цокоцкий, наверняка знают на фабрике, и кто-нибудь обязательно об этом упомянет. Наверняка сейчас в конторе
