только об этом и разговоры. Что же Цокоцкий все это поведал только ей, чужому, случайному человеку? Конечно, у Касатоновой были и свои зацепки, тот же окурок в туалете, окурки на дороге, ночной хлопок двери в подъезде, женщина в светлом плаще под темным зонтиком... Касатонова наверняка знала, что эта женщина не живет в их подъезде, не было этой женщины среди соседок. Но вываливать свои разрозненные, ничем не подтвержденные знания на стол следователю... А если завтра тот же Цокоцкий скажет, что все его слова – слухи, что он только пересказал слухи и не более того? Срам! Свалится много сраму на непутевую голову Касатоновой.
Выпроводив гостей, Убахтин плотно закрыл за ними дверь, вернулся к столу, сел и, сцепив пальцы рук, положил этот сдвоенный кулак на холодное стекло, которое хоть как-то скрашивало обшарпанную поверхность стола.
– Так, – сказал Убахтин. – Приступим.
Это был уже совсем не тот человек, которым был десять минут назад. При посторонних Убахтин прикидывался гостеприимным хозяином, доброжелательным и снисходительным. Он мог великодушно кого- то похвалить, мог просто кивнуть в знак согласия, независимо от того, был ли он действительно согласен с тем, что слышал. Теперь же за столом сидел человек жесткий, настороженный, подозрительный. В каждом слове, кто бы это слово ни произнес, он искал второй, третий смысл. И находил эти второй, третий смыслы, независимо от того, присутствовали ли они в неосторожно произнесенном слове.
– Так, – опять повторил он. – Снимки... Хорошо, разберемся со снимками. Может быть, они действительно кому-то нужны. А может быть, и нет. Окурок в унитазе? Пусть будет окурок в унитазе. А сразу не сказала, не отдала. Лукавите, Екатерина Сергеевна, лукавите. Это что, действительно бабье кокетство или нечто иное? Ладно, разберемся. Гогот в курилке? Это фактор. Секретарша? Хорошо, пусть будет секретарша. Снимки... Опять возникают снимки. – Убахтин резко выдвинул ящик стола, взял фирменный конверт, вчитался в адрес, телефон проявочного пункта. – Хорошо, навестим товарищей. – И снова бросив конверт в ящик, так же резко его задвинул.
В дверь раздался стук.
– Да! – сказал Убахтин.
Вошел эксперт с несколькими листами бумаги.
– Юрий Михайлович... Все в порядке.
– Получилось? Давай сюда, – Убахтин взял фотобумагу с увеличенными отпечатками пальцев, всмотрелся. – Как говорят ученые люди, вполне пригодны для идентификации.
– Вполне, Юрий Михайлович.
– Спасибо, Костя. С меня причитается.
– Да ладно.
– Вот этот отпечаток остался на кнопке сверху, да? А этот снизу, на оборотной стороне пульта? Значит, на кнопке большой палец правой руки, снизу – указательный или средний.
– Скорее средний.
– Почему?
– Удобнее. Попробуйте взять любой предмет, блокнот какой-нибудь, и сделайте вид, что нажимаете кнопку.
– Нет, Костя, не соглашусь я с тобой. Ты учти маленькую подробность... Пульт зажат в руке мертвого человека... Тут еще работает чувство опаски, брезгливости... Все-таки указательный. Но это, в конце концов, неважно. Значит, так... Завтра ко мне придут люди с фабрики. В течение дня... Человек десять. Что-то около этого. Ты у всех возьмешь отпечатки. И указательного пальца, и большого. И безымянного. И жизнь покажет, кто из нас с тобой более прав.
– Боюсь, что вы, Юрий Михайлович, – сдался Костя.
– Не надо этого бояться. В любом случае победит... Что победит?
– Дружба.
– Правда победит, Костя. Но ты тоже прав. Потому что дружба и правда – это одно и то же. Записываешь умные мысли?
– Да вроде нет...
– Напрасно. Записывай. И начни с этой. Дружба и правда – это одно и то же. Не забудь указать автора.
– А кто автор, Юрий Михайлович?
– Я! – закричал Убахтин. – Кто еще может произнести подобное? – спросил он уже потише. – Все, Костя! На сегодня свободен. Но завтра... У тебя двойная нагрузка. Отпечатки будешь снимать до того, как я начну беседовать с человеком, усек?
– Усек.
– А до того, как я закончу с ним беседовать, ты мне звонишь и докладываешь – его пальчики на пульте или нет. Если состоится совпадение... Сам понимаешь – это победа. Катись!
– Всего доброго, Юрий Михайлович.
Убахтин встал, подошел к двери, поплотнее закрыл ее после ухода эксперта и снова вернулся к столу.
– Так, – сказал он. – Вскрытие.
Вынув папку уголовного дела, Убахтин раскрыл ее и тут же наткнулся на заключение экспертизы. Он уже читал его несколько раз и углубился снова. Выстрел был произведен в затылок почти в упор – вокруг раны обожжены волосы. То есть преступник, подойдя сзади, почти приставил пистолет к затылку, почти уперся стволом в затылок. Но не коснулся, нет, это тоже подчеркнули эксперты. По характеру подпаленных порохом волос можно предположить, что убийца стрелял с расстояния примерно десять-двадцать сантиметров.
– Конечно, – проворчал Убахтин, – промахнуться невозможно.
Смерть была мгновенной. Балмасова вначале бросило вперед, он ткнулся в журнальный столик, но тут же соскользнул с кресла и уже в агонии опрокинулся навзничь. Халат распахнулся, Балмасов остался лежать, протянув правую руку с пультом в сторону телевизора. Работающего телевизора. Там как раз замечательный сыщик Коломбо распутывал очередное хитроумное преступление. Любил Балмасов Коломбо, это следствие установило бесспорно – просмотрев стопку газет, сложенных в туалете, Убахтин убедился, что единственная передача, которую подчеркивал Балмасов на протяжении нескольких недель, был сериал «Коломбо». Вот его он не пропускал или уж во всяком случае старался не пропускать.
– Халат, – пробормотал Убахтин. Распахнутый на трупе красивый махровый халат, купленный на Канарских островах. «Тенерифе» – через всю спину шла яркая надпись. И тут же желтый пляж, синее море, белый парус, а на пляже красотки, на которых только шнурочки вместо купальников. Вернее, на них были купальники, но в виде шнурочков, исчезающих в складках юных тел. – А пояс от халата висел в ванной на крючке. Почему пояс находился в ванной, а не на теле хозяина, где он и должен был находиться? А потому, – сам себе ответил Убахтин, – что хозяин собирался принять душ, он уже вошел в ванную, уже повесил пояс на крючок. И в этот момент раздался звонок в дверь. Поздний гость не предупредил его телефонным звонком. Иначе Балмасов не стал бы раздеваться. Звонок в дверь был неожиданным. Не затягивая на себе пояс, Балмасов прошел в прихожую и посмотрел в глазок. За дверью стоял хорошо знакомый ему человек. Ну, просто очень знакомый. Потому что Балмасов не вернулся, чтобы повязать пояс, не надел на себя ничего более приличествующего... Значит, это был человек, которого он мог принять в распахнутом халате.
Вот это уже важно, – вслух проговорил Убахтин. – Пришел человек, которого Балмасов мог спокойно принять в любом виде. А если вспомнить окурок, найденный нашей бдительной понятой в унитазе... то мы вполне можем допустить, что это был человек с мебельной фабрики. Рабочий? Водитель? Бригадир? Начальник цеха? Нет, вся эта шелупонь не осмелится прийти в дождливую ночь к директору, к владельцу фабрики по какому бы то ни было вопросу.
Я не перехлестываю? – спросил себя Убахтин. – Нет, ты, Юра, не перехлестываешь. Ты идешь в правильном направлении. А если я иду в правильном направлении, значит, могу продолжить движение. Что мы делаем, принимая хорошо знакомого человека в собственной квартире? Так уж сложилось в нашей жизни, что встреча – это сесть за стол, закурить, выпить по рюмке, второй, третьей, поговорить. Было ли
