состояние.
Убахтин долго молчал, в упор рассматривая Касатонову, не то удивляясь ее проницательности, не то огорчаясь наивности. Потом тяжко вздохнул, будто проделал непосильную умственную работу.
– Для того, чтобы впасть в подобное состояние, дорогая Екатерина Сергеевна, надо обладать... надо обладать...
– Ну? Ну? – торопила следователя Касатонова, словно ожидая от него слов важных, может быть, даже окончательных.
– Для этого надо обладать невиновностью. Только невинный человек может заняться таким вот самоистязанием.
– Вы не допускаете...
– А разве не при вас она только что призналась в совершенном убийстве?
– Я как-то этого и не заметила, – растерянно проговорила Касатонова.
– Видите ли, дорогая Екатерина Сергеевна...
– Перестаньте, пожалуйста, называть меня дорогой Екатериной Сергеевной!
– Простите. Больше не буду. Я не мог предположить, что...
– И об этом не надо.
– Хорошо. Мне кажется, что Юшкова, как человек впервые совершивший убийство, внутренне, может быть, даже на уровне подсознания, пытается уйти от всех подробностей, от воспоминаний, связанных с преступлением. Некоторые в этом достигают столь больших успехов, что искренне не помнят совершенного ими же накануне вечером. Она готова признать многое – что была в доме Балмасова, признает, что был пистолет, но потом она его куда-то выбросила, признает, что с Балмасовым хорошо выпили в тот вечер, славно поговорили, выяснили отношения... Но выстрел в затылок не признает. И знаете почему? Она его не помнит. Она убедила себя в том, что и не было столь прискорбного факта. И живым видела, и мертвым видела? Да. После этого сделала уборку? Да. Зачем? – спрашиваю я ее. А чтобы скрыть следы своего пребывания. А пульт? С пультом оплошала. Не учла вашей, Екатерина Сергеевна, сверхчеловеческой проницательности. А теперь сведите все эти ее слова вместе, сведите! И что вы получите в результате?
– И что же я получу?
– Чистосердечное признание.
– Надо же, как ловко у вас все получилось, – почти с восхищением сказала Касатонова.
– Нам пора перейти к главному, Екатерина Сергеевна. Позволите?
– А что у нас с вами главное, Юрий Михайлович?
– Пистолет. Вы мне пообещали пистолет, с помощью которого совершено смертоубийство.
– Ах, пистолет, – Касатонова сделала легкий отбрасывающий жест ладошкой, словно речь шла о таком пустяке, вспоминать который в приличном обществе и не пристало.
– Да! – подхватил Убахтин. – Речь все о нем, родимом! Только он может решить наш с вами спор.
– Не только, – поправила Касатонова.
– А что еще?
– Юрий Михайлович, спора-то у нас с вами и не было, – Касатонова явно ушла от ответа, но Убахтин этого не заметил. Или же сделал вид, решив к своему вопросу вернуться попозже, когда Касатонова будет более к этому расположена. – Мы просто обменивались мнениями. И только.
– Но ведь вы не верите, что Юшкова убийца?
– Не верю.
– Почему?
– Не знаю, – Касатонова опять сделала в воздухе движение ладошкой. – Мне почему-то так кажется.
– Знаете, Екатерина Сергеевна... Вы меня уже приучили к тому, что зря вам ничего не кажется. Если уж что-то показалось, то самое время призадуматься и усомниться.
– Очень хорошее качество, – одобрила Касатонова.
– Какое?
– Способность время от времени призадуматься и усомниться.
– Пистолет, – суховато сказал Убахтин. Последние слова Касатоновой ему не понравились, он уловил чуть заметную снисходительность, а этого он не терпел, точно так же как и сама Касатонова.
– Пошли. – Она поднялась, набросила на плечо длинный ремень своей сумочки и, не оглядываясь, направилась к двери, в полной уверенности, что Убахтин следует за ней. Но когда уже вышла в коридор и оглянулась, то увидела, что следователь не сдвинулся с места. И тогда она обожгла его своим чрезвычайно изумленным взглядом.
– Вы не шутите? – спросил Убахтин.
– Есть вещи, которыми не шутят, – веско ответила Касатонова.
– Ну что ж. – Убахтин быстро собрал со стола бумаги, не разбирая сунул их в сейф, захлопнул его, повернул ручку, бросил связку ключей в карман и, выйдя в коридор, запер дверь. Во всех его движениях было недовольство. «Если уж вы вздумали надо мной шутки шутить, что ж, не буду мешать, дорогая Екатерина Сергеевна!» – говорило каждое его движение, жест. – Куда идем? – спросил следователь, глядя в сторону.
– Идем? А разве мы не поедем на автомобиле?
– Хорошо, – кивнул Убахтин. – Мы поедем, как вы изволили выразиться, на автомобиле.
– Я бы не отказалась и от кабриолета.
– От чего?!
– А я сяду в кабриолет... И уеду куда-нибудь... Ты вернешься, меня уж нет... А я сяду в кабриолет, – пропела Касатонова, едва намечая мелодию.
– Нет, вы все-таки не наш человек, – сказал Убахтин, спускаясь по лестнице.
– Почему?
– Какая-то в вас присутствует... Легковесность.
– И в чем она выражается?
– Вы же сами сказали, что есть вещи, которыми не шутят.
– Но и это тоже была шутка. Потому что, Юрий Михайлович, если тема не допускает шуток, значит, это несерьезная тема.
– Да-а-а? – протянул Убахтин. – Интересное заявление.
– Это не заявление. Это тоже шутка. Достаточно легковесная, да? – Чем больше удалялась Касатонова от убахтинского кабинета, чем дольше продолжался треп со следователем, а это был действительно треп и не более того, тем сильнее в ней крепла уверенность – она знает, где искать пистолет.
– Прошу, – Убахтин распахнул перед ней дверцу «жигуленка», скорее всего, своего личного «жигуленка», поскольку водителя не было.
– Мы едем вдвоем? – уточнила Касатонова.
– Вы хотели еще кого-то прихватить?
– А группа захвата?
– Кого вы собираетесь захватывать, Екатерина Сергеевна?
– Пистолет. А вы?
– Нам придется его искать, изымать, отнимать?
– Всего понемножку, как мне кажется.
– Вдвоем не справимся?
– Это зависит от того, как вы будете себя вести. – Касатонова уселась на переднее сиденье и положила сумочку на колени.
– О, горе мне, горе! – простонал Убахтин. – Как же я устал от ваших загадок, намеков, шарад и кроссвордов!
– Мы едем?
– Куда? – Убахтин невидяще уставился в ветровое стекло.
– Ко мне домой.
– Пистолет у вас дома?!
