заплатили.
– Неужели смерть генерального директора так быстро и так благотворно повлияла на экономические показатели? – усмехнулся Убахтин.
– Перемены к лучшему зрели давно, они накапливались несколько месяцев. Просто уход Балмасова совпал по времени с результатами, которые неизбежно должны были прийти, – веско сказал Цокоцкий.
– Можно мне? – как школьник, поднял руку Рыбкин.
– Конечно, говорите, – разрешил Убахтин.
– Леонид Валентинович скромничает, говоря, что все происшедшее – результат давней нашей работы. В последние дни мы ужесточили наши отношения с поставщиками, с реализаторами, оптовиками, затребовали ранее невыплаченные долги и так далее. Собственно, это даже не ужесточение, а установление отношений обязательных и ответственных. О покойниках не принято говорить плохо, но уж коли мы оказались в кабинете следователя, то не будет большим грехом сказать, что Балмасов не только руководил, но и изрядно мешал работе.
– Чем? – спросил Убахтин.
– Капризность, своенравность, желание поступить по-своему, невзирая на производственные обстоятельства. Все это было. Да, он учредитель, да, благодаря ему возникло наше предприятие... Но он же достаточно успешно мешал общей работе. – Рыбкин вынул платок и вытер вспотевший лоб. Видимо, столь длинная речь не далась ему легко.
– Я слышал, что и главный бухгалтер не оставался в стороне? Подписанные вами бумаги нанесли немалый ущерб предприятию, это так? – обратился Убахтин к Хромову.
– Подписанные мною бумаги нанесли ущерб не только предприятию, но и мне лично! – с неожиданной твердостью сказал бухгалтер. – Со всеми своими сбережениями я вылетел в трубу. Благодаря Балмасову. И у меня есть несколько его записок, которые подтвердят мою правоту.
– Вы не слишком сожалеете о его смерти?
– Я нисколько об этом не сожалею. И я не знаю на фабрике человека, который так бы уж убивался по поводу безвременной кончины Балмасова. Леонид Валентинович, скажите, сколько он вам задолжал, – повернулся бухгалтер к Цокоцкому.
– Пятьдесят тысяч долларов, – бесстрастно сказал Цокоцкий. – И, как я понимаю, отдавать не собирался.
– Он вам так и сказал? – уточнил Убахтин.
– Открытым текстом.
– Давно?
– Месяца два назад.
– И что вы ответили?
– Послал.
– Далеко? – улыбнулся Убахтин.
– Отсюда не видно.
– А вы, – Убахтин посмотрел на Рыбкина. – У вас тоже свои счеты с Балмасовым?
– Как и у всех, – мрачно ответил снабженец.
– И в какую сумму вылились ваши отношения?
– Семья. И плюс семнадцать тысяч долларов.
– В каком смысле семья?
– Он принял на работу мою жену. Естественно, я не возражал. А потом ему понравилось ездить с ней в командировки. Он, видите ли, не мог без нее обходиться. Она – специалист по дизайну. Ткани, расцветки, модели... Ну, и так далее. Ему постоянно нужны были ее дельные, грамотные, профессиональные советы.
– И чем кончилось? – спросила Касатонова, проникнувшись бедами снабженца.
– Мы уже не живем вместе.
– А дети?
– Дети с ней.
– А вы?
– А я пошел по рукам, – все с той же непробиваемой мрачностью ответил Рыбкин.
– Если я вас правильно понимаю, вы считаете, что все случившееся с Балмасовым... справедливо?
– Скажу так... Мы в отделе снабжения тостов не произносим, слов злопыхательских у нас не услышите... Но шампанское пьем вторую неделю, не просыхая. И не собираемся прекращать.
– Пригласили бы, – проворчал Хромов.
– Приходи, Федорович... Всегда будем рады.
– Так уж, небось, все выпили?
– А мы пополняем запасы.
– Тогда приду, – кивнул Хромов, словно приняв для себя какое-то важное решение.
– Кто убил Балмасова? – неожиданно спросил Убахтин.
– Нужен убийца? – усмехнулся Цокоцкий. – Я так вам скажу, Юрий Михайлович... Не знаю, кто его убил. За что – знаю, кто – не ведаю. Но скажу так – убить мог кто угодно. Первый же, кто потерял самообладание, в ком еще осталось немного достоинства, немного гордости, чести...
– А может быть, все эти высокие слова здесь не слишком уместны? – подала голос Касатонова. – Может, за убийством стоит обыкновенное нетерпение?
– Понятые тоже участвуют в расследовании? – спросил Цокоцкий, повернувшись к следователю.
Не следовало бы произносить ему эти слова, ох не следовало. Касатонова вскинула голову, ноздри ее достаточно выразительного носа чуть дрогнули, напряглись. Она нервно достала сигаретку, подошла к Цокоцкому, совсем близко подошла, почти вплотную.
– Угостите огоньком, Леонид Валентинович! Коньячком вы меня уже баловали, за что благодарна до сих пор... А теперь бы огонька.
– Всегда пожалуйста, – Цокоцкий щелкнул причудливой своей зажигалкой, Касатонова наклонилась, через сигаретку втянула в себя огонек, затянулась, а когда Цокоцкий щелкнул крышечкой, она бестрепетной своей рукой взяла у него зажигалку и, подойдя к следователю, поставила ее на стол.
– Прикуривайте, Юрий Михайлович.
Ничего не понимающий Убахтин послушно вынул из пачки сигарету, прикурил. Цокоцкий поднялся, подошел к столу, взял зажигалку и вернулся на свое место, снова втиснувшись между бухгалтером и снабженцем.
– Вы хотели что-то сказать? – обратился Убахтин к Касатоновой, все еще пребывая в замешательстве от странности ее поведения.
– По-моему, все уже сказано, – Касатонова передернула плечами. – Пусть идут товарищи... На их плечах фабрика, процветающая, между прочим, фабрика.
– Ну что ж, – согласился Убахтин. – Только пусть протокол подпишут.
Цокоцкий, Рыбкин и Хромов подошли к столу и поочередно поставили свои подписи под протоколом, который все это время Убахтин вел старательно и подробно.
– Спасибо, что пришли, до скорой встречи, – сказал Убахтин, беспомощно глядя на Касатонову.
– Неужели вам еще что-нибудь неясно? – обернулся Цокоцкий.
– Убийца нужен, позарез нужен убийца, Леонид Валентинович! Я над собою не властен.
– В таком случае... Желаю успехов.
– Всего доброго, – с непреходящей мрачностью сказал Рыбкин.
– Счастливо оставаться, – поклонился Хромов.
Все трое направились к двери, уже в коридор вышли Хромов и Рыбкин, уже прощально махал рукой Цокоцкий, улыбаясь приветливо и неуязвимо, как вдруг раздался негромкий, даже какой-то вкрадчивый голос Касатоновой:
– А вас, Леонид Валентинович, я попрошу остаться.
– Не понял? – обернулся Цокоцкий.
– Входите, Леонид Валентинович, входите, – радушно предложила Касатонова. – Хочу вам кое-что показать.
