И точно. Дед стал из своей бочки пригоршнями доставать дерьмо и швырять его в крутящийся пропеллер. Дерьмо разлеталось, много попадало на деда, но он не расстраивался и все швырял и швырял. Где он столько дерьма набрал? Постепенно стекло перед летчиками стало совсем непрозрачным. Офицер завизжал, вырвал из кобуры пистолет и подскочил к моему окошку, оттолкнул меня и стал возиться со щеколдой. Но как только он окно открыл, дед тут же запулил в него здоровенной пригоршней дерьма, и офицер уронил в воздух пистолет. Он всунулся обратно, тщательно закрыл окно и стал вытирать себе лицо белым платочком.
— Все равно его пули не берут… — очень спокойно сказал он. — Ну ничего, раньше прорывались и теперь пролетим, на полдороге он обычно отстает.
Но дед пока отставать не собирался, дерьма у него хватало. Он швырял и швырял, пока не залепил все окошки с нашей стороны, и тогда занялся другим бортом.
— Как лететь-то? — спросили офицера летчики.
— По приборам, — мрачно ответил он.
Наступила тишина. Темно, тепло, скучно, я сполз пониже и закрыл глаза. Во сне, конечно, сразу попал в знакомую комнату. А там — Цуруль. Вот те на! Сидит в кресле Апулея, курит, ноги в шлепанцах на стол. На нем были треники и тельняшка, а шея повязана клетчатым платком.
— Во. Ты чего тут? — удивился он.
— Я уснул, — говорю. — Я всегда так.
— Это непорядок. — Цуруль поднялся и взял со стола стакан, залпом допил. — Ты это брось… Так ты живой, что ли?
— Ну да.
— Эта… Мао, да? Ты тут не шастай, слышь? Салага. Хотя нет, — он сморщился. — Я ж тебя сам… Да, вот. Значит, этот ишак твой… Кстати, он только в столе выпивку хранил?
— Я не знаю. А он уже не вернется?
— Вернется. Сюда все возвращаются! — Цуруль заржал. — Осел он, одно слово, импортного пойла понатащил, а водки нету. Да, так я сам тебя звал. Вот он по тебе бумажку оставил… Тут три желания… Какого-то… Ты в курсе? Я бумажку потерял.
— Письмо, мечеть и мусульманином стать, — я вспомнил, что забыл про это спросить Райфайзена.
— Короче, так. Даю тебе сутки, чтоб все было сделано, об исполнении доложишь лично. Секунда опоздания — и я докладываю наверх. Понял? Повтори.
— Секунда, наверх.
— Молодец. Кругом, свободен.
Я повернулся и увидел дверь, за которую никогда не выходил. Мне стало интересно, что там за дверью, и я уже хотел ее открыть, но она открылась сама. Вошел Николаев, в зеленом блестящем тренировочном костюме, тоже в шлепанцах и с платком на шее. Он был пьян.
— Что?! Куда прешь, гнида? — Он схватил меня за воротник. — Цуруль, что за фигня тут без подворотничка шастает?
— Да это ж Мао, корефан наш. Пусть идет.
— Куда? Это ж твой череп, куда ты его? На фиг! Лямку тянуть! А ну-ка, на скворешник стройсь! — и Николаев больно ударил меня в грудь.
Я проснулся от боли и в плохом настроении. Подвел меня Апулей, не мог подождать, пока я с задачками его справлюсь.
Мы все так же летели в темноте. Слева ко мне привалился Саид, на колени положил голову Филипп, а на спине у Филиппа лежали ноги двух китайских солдат. Не спали только летчики, они все так же тихо переругивались, и еще Райфайзен с офицером, эти с фонариком листали книжки. Офицер рассказывал что- то про знаменитые книги, которые были дарованы китайцам с неба за хорошее поведение, а Райфайзен время от времени замечал ему, что это совершенно не те книги. Офицер не спорил, но все рассказывал и рассказывал. Райфайзен слушал очень внимательно. Я было уже снова стал под его бормотание засыпать, но тут послышался далекий шум, который быстро приблизился и превратился в самолетный рев, и этот рев стал приближаться и удаляться. Потом раздались звуки выстрелов. Спать стало невозможно, все проснулись, летчики заволновались, как бы крылья не отлетели, а офицер сказал им включить радио. Радио долго не включалось, но наконец они стали крутить ручки, и скоро среди обычной мути мы услышали, как кто-то усталым голосом кричит:
— Биплан! Биплан 1926 года выпуска, грязно-желтого цвета, без габаритных огней, с вмятиной на правом крыле, немедленно остановитесь!
— А кто со мной разговаривает? — смело сказал офицер в микрофон.
— Военно-воздушные силы Бангладеш!!! — заревели в ответ. — Немедленно остановитесь, вы пересекли границу!
— Я что, на велосипеде еду? — не сдался офицер. — Самолеты в воздухе не останавливаются!
— А мне плевать, на чем ты! Ты и так почти стоишь, я тебя даже принудительно посадить не могу с такой скоростью! Но поперек курса больше стрелять не буду, учти, у меня итак последний снаряд остался. Слушай координаты аэродрома…
— Я не могу! — взмолился офицер. — У нас весь обзор говном заляпан! Я не могу сесть!
— А куда ж ты тогда летишь? — озадачилось радио.
— Так оно, наверно, высохнет и обвалится… — предположил офицер. Он был весь красный — ему было стыдно перед бангладешцами. — Ну, пока до Пекина долечу…
— Тьфу… — радио помолчало и потом брезгливо посоветовало: — Налево поворачивай. Так бы и сказал, что китаец. Тьфу.
Самолет проревел мимо нас последний раз и больше не вернулся. Офицер выключил радио и с достоинством сказал:
— Сам знаю, что налево, бандерлог хренов.
Потом он посмотрел на летчиков, и они вроде стали поворачивать налево, трудно было разобраться, у них ведь даже руля не было. Офицер тем временем залез в рюкзак Вана и стал прихлебывать из бутылочки. Я попросил, но он покачал головой:
— Только членам партии и кандидатам. Видишь, я даже летчиков не угощаю, хотя они тоже офицеры.
— Да, да! — сказали летчики.
— Вы летите, так и летите молча, — говорю. — Райфайзен, у меня к тебе есть три вопроса…
И тут самолет тряхнуло, как будто на колдобину налетели, и мотор замолчал. Офицер поперхнулся, закашлялся, я его по спине стал стучать и бутылку забрал, и пока он не отдышался, порядком успел выпить. Солдаты и летчики мне не мешали, они все перепугались и затихли, и даже Райфайзен и Саид притихли. А Филиппу все было трын-трава, молодец, я ему даже дал отхлебнуть, но он не успел, офицер отобрал бутылку обратно. Глотнул, и кричать:
— Доложите обстановку! Мы летим или нет?
— Мы почему-то не падаем, — сказали летчики. — Может, дверь открыть осторожно, посмотреть? Только самолет не раскачивайте, мало ли что там. Может, на скале какой застряли.
Один солдат подполз к двери и тихонько ее открыл. В самолет ударил яркий зеленый свет. Солдат повернул зеленую рожу и, прежде чем потерять сознание, сказал, глядя прямо на меня:
— Хана. Мы в Америке. Мама!
Все, конечно, немного остолбенели. Потом летчики один за другим решительно прошли по нам и вышли из самолета. Почти сразу один из них всунул обратно голову и сказал бесчувственному солдату:
— Ну и дурак же ты!
И опять исчез. Солдат тогда очнулся и снова из самолета выглянул. И тут его обхватила зеленая змея и вытащила наружу. И не успели мы ничего на это сказать, как змея вернулась и схватила за ногу другого солдата. Солдат заверещал и схватился за ящик, так она его с ящиком и вытащила. Райфайзен стал толкать офицера:
— Пистолет! Где твой пистолет?
Солдаты очнулись и схватились за автоматы, но змея и их вытащила, да вообще это было похоже не
