и все, что кралось в этом городе), и я, размышляя о непостижимой русской душе, поскакал дальше – меня ждал Петербург, до которого со мной, впрочем, случилось еще немало приключений, достойных того, чтобы я вспомнил о них в этих мемуарах.
Восстановление справедливости
Путь до следующего города был неблизкий, и я то дремал в седле, положась на моего верного четвероногого друга, то скакал во весь опор. Но, так или иначе, новая остановка случилась у меня лишь через неделю. Да и то не в городе, а в поместье, вокруг которого раскинулось село с крепостными крестьянами.
Принимал меня там радушный хозяин – помещик лет шестидесяти, убеленный сединами и с громадным лбом, выдававшим в нем незаурядного мыслителя, коими оказалась так богата Россия.
Но до того поместья оставалась еще неделя пути, и я, покачиваясь в седле, предавался размышлениям о своем будущем, которое пока было темно для меня. Да, я знал, что меня ждет Его милость герцог Антон Ульрих, но какова будет моя карьера, каких высот смогу я достичь на новой службе, какие приключения и сражения мне предстоят – обо всем этом я даже догадываться не мог, хотя уже тогда чувствовал, что ведет меня сама судьба, говорить о намерениях которой пока не настало время...
Теперь, в 1796 году я уже твердо знаю это: да, меня вела судьба, счастливая или несчастливая – не мне об этом судить. Пусть решают потомки. Но бесспорно одно: иначе как великой ее не назовешь, хотя ее и пытались принизить некие темные личности, вознамерившиеся отравить мне жизнь. Но нас, Мюнхгаузенов, никто не смог и не сможет сломить – ни враг на поле кровавой битвы, ни подлый писака!
Ах, до чего же они лживы и смешны! Но при всей своей лживости даже солгать-то толком не умеют. Ну зачем им, скажите на милость, понадобилось умалять мои подвиги смешной и нелепой историей о том, как я будто бы вытащил себя вместе с конем из болота за волосы? И нашлись же такие, кто поверил этому вранью! Кому может прийти в голову тащить себя откуда бы то ни было за волосы?! Попробуйте – у вас быстро пропадет охота! Волосы – материя тонкая. И болезненная.
Но хуже всего то, что выдумка эта основана на действительном событии, случившемся со мной. А бороться с клеветой тем труднее, когда она берет за основу действительное событие, но оплетает его ложью, потому как грань между истиной и враньем подчас настолько тонка, что и не разберешь, где кончается одно и начинается другое. Однако я проведу моего читателя путем истины, открою ему глаза на то, как оно было на самом деле, чтобы у него не осталось ни малейших сомнений на мой счет.
Вот эта история.
Топей и болот в России не счесть. Да и дороги подчас такие, что не разберешь, дорога ли это или зыбучая трясина, из которой нет спасения. Вот в одном из таких мест и оступился мой верный конь, и мы оба с ним оказались на грани гибели, потому как у него на поверхности оставалась лишь одна голова, а я, хоть и сидел в седле и был пока погружен в трясину лишь по пояс, но не имел ни малейших шансов на спасение, если бы природа не наделила меня не только смекалкой, но еще и тем орудием, на которое как бабочки на огонь свечи слетались бывало дамы.
Как и в случае с пожаром мне пришлось воспользоваться этим средством не по его прямому и первейшему назначению, но оно и на этот раз меня не подвело, доказав свою надежность и прочность.
Пропустив названное орудие у себя между ног, я завел его назад и, высвободив там из-под пояса штанов, протащил вдоль хребта, а потом через плечо снова перекинул его наперед. И вот тут, ухватив его уже двумя руками, принялся тащить что было мочи...
Никакой волос не выдержал бы таких усилий, тем более что я, сжав ногами бока моего коня, тащил за собой и его – не мог ведь я оставить моего боевого товарища, не раз выручавшего меня на поле боя!
Конечно, мой конь и сам был наделен орудием того же свойства, которое могло быть использовано в тех же целях, но если в прочности и надежности своего я был уверен, то насчет конского у меня были некоторые сомнения, поскольку я не раз видел моего скакуна в деле и знал, что во многом превосхожу его, хотя он и был большой умелец в обхаживании кобылиц.
Итак, я тянул и тянул, морщась от боли, хотя стоило мне разжать ноги, коими я удерживал за бока моего конягу, как я выдернул бы себя из топи со скоростью пробки, вылетающей из бутылки, – такова была тогда сила моих рук! Но я изо всех сил обхватывал ногами бока моего боевого товарища.
И вот уже мы с ним поднялись на дюйм, потом еще на дюйм, потом, когда топь перестала с такой силой засасывать нас в себя, дело пошло еще более споро, и наконец мы оба оказались на твердой земле, где я первым делом убрал свое орудие туда, где ему и полагалось быть, дабы не напугать им случайного путника.
И это был далеко не последний случай, когда мне пришлось использовать мой детородный орган не по его прямому назначению, хотя неизменно в человеколюбивых и благородных целях.
Разве у кого-нибудь повернется язык назвать как-нибудь иначе мой поступок на скалах Финляндии, где мне довелось побывать во время Русско-шведской войны?
Финляндия оказалась страной тысячи озер, а также рек и речушек, несущих свои быстрые воды через каменные пороги и нередко опасных своими водоворотами, омутами, глубоководьями.
Наш кирасирский полк расквартировался под Выборгом на берегу одной из таких бурных рек. Военных действий мы в то время не вели – наслаждались покоем, который, впрочем, в любой день мог закончиться. Военная жизнь непредсказуема. Сегодня ты бьешь баклуши, а завтра – врага, сегодня беззаботно постреливаешь уток, а завтра палишь по неприятелю.
И вот в один из таких мирных дней я стоял на высокой скале над бурливой рекой, собираясь спуститься и окунуться в прохладную воду. Но вдруг внимание мое привлек истошный крик: «Спасите! – кричал голос. – Помогите! Тону!» Я вгляделся и увидел, что быстрая река несет кого-то в мою сторону. Еще несколько футов, и я разглядел, что это женщина – она отчаянно колотила по воде руками, иногда уходила под воду с головой, потом выныривала, выплевывая воду изо рта и взывая о спасении.
Времени на раздумья у меня не оставалось – с каждой секундой несчастная все приближалась и скоро оставила бы позади скалу, на которой я находился, а вместе с нею и шансы на спасение, потому что силы ее были на исходе, а других возможных спасителей в этой глухомани не предвиделось.
Будь у меня в руках веревка, я бы воспользовался ею, бросив конец несчастной утопающей, но веревки у меня под рукой не оказалось, а потому я воспользовался тем единственным, что было в моем распоряжении. Встав на краю скалы, я выпростал свой детородный орган из штанов и, опустив его в воду, крикнул зычным голосом: «Хватайтесь! Это ваш последний шанс. Не упустите его».
Несчастная мигом сориентировалась – слава богу, что она не впала в панику и не потеряла способности соображать. Говорят, что утопающий хватается за соломинку. В данном случае у «соломинки» были весьма внушительные размеры и она могла стать надежным средством спасения – важно было лишь, чтобы несчастная не промахнулась. Впрочем, я и сам не оставался в бездействии, подводя конец своего орудия к наиболее вероятной траектории пути тонущей женщины.
Совместными действиями мы добились желаемого результата, и через несколько мгновений я почувствовал, как ее цепкие руки ухватились за мою плоть.
– Держитесь крепче! – прокричал я и стал фут за футом поднимать свое орудие с повисшей на конце женщиной.
Еще несколько мгновений, и она оказалась на вершине утеса. Теперь опасность утонуть более не грозила ей, но она, хоть и обессиленная, однако, крепко продолжала держать мою плоть и не желала ее отпускать.
Не знаю, то ли спазм, случившийся с ней от холода, был тому причиной, то ли у нее были свои соображения на этот счет, но она никак не хотела расцепить руки, коими обхватила меня за то место, которое стало средством ее спасения. Может быть, ей в ее полубредовом состоянии казалось, что, отпусти она меня, и бурные воды снова подхватят ее и утянут на безвозвратную глубину?
Так или иначе, но следующий час мне пришлось провести в уговорах и увещеваниях, которые наконец, к моему облегчению (а мне и в самом деле нужно было облегчиться), увенчались успехом – несчастная отпустила-таки меня, и я вскоре смог принять надлежащий офицеру вид.
Вот тебе, мой дорогой читатель, не россказни лживых писак, только и думавших о том, как бы высмеять и умалить мои деяния, а истинные воспоминания мужа, который много повидал на своем веку, был участником событий необыкновеннейших и ни разу в жизни не солгал. А если найдется среди вас сомневающийся в правдивости моих слов, то я отсылаю его к самой несостоявшейся утопленнице, чухонке
