– Вполне. Отлично дополняет текст. Но я надеюсь прочитать и больше…
– Очень хорошо. Я на это и рассчитывала. У меня для вас еще одна глава. Но тут у меня кое-какие сомнения. Понимаете, мне кажется… она провальная. Я попробовала писать от лица матери. Ну, вы понимаете, насчет расплаты – это просто шутка. Я знаю, я вас сильно гружу, если у вас нет времени, могу подождать до следующего раза или когда вам будет удобно.
– Что за глупости! – говорит Свенсон. – Я с удовольствием. Только зря не волнуйтесь: на это у меня уйдет несколько дней.
– Не буду. – Анджела протягивает ему очередной оранжевый конверт. – Буду ждать звонка… Ой, да, вот что – можно вас попросить еще об одном одолжении?
Свенсон инстинктивно напрягается.
– Мои мама с отчимом приезжают на родительский уик-энд. Они, может, зайдут к вам побеседовать. Вы мне окажете огромную услугу, если объясните им, что я не пускаю их деньги на ветер. Оценки у меня хреновые, и отчим все время грозится, что заберет меня отсюда, отправит в наш местный колледж…
– Неужели они пойдут на такое? – Голос у Свенсона чересчур взволнованный.
– Может, и нет. Сейчас меня туда, возможно, просто не возьмут.
– Что смогу, сделаю, – говорит Свенсон. – Рад буду с ними познакомиться.
Пешком по кампусу, стремглав по лестнице на четвертый этаж, что полезно для сердца и сосудов, – и запыхавшийся Свенсон отпирает дверь своего кабинета, садится за стол, начинает читать.
Все то лето мистер Рейнод провел со своей семьей в летнем лагере для учителей музыки. Лежа в шезлонге на заднем дворе и усиленно загорая, я воображала его там. Мне виделась зала, обшитая деревянными панелями, со звукопоглощающим ковром на полу. Я представляла себе, как он обхватывает ногами свою виолончель и мелодия баховского хорала устремляется ввысь.
В начале одиннадцатого класса, увидев его в артистической, я на мгновение изумилась. Что он делает здесь, в реальной жизни, вне моего воображения?
– Как вы провели лето? – спросила я через силу.
Он положил ладонь мне на руку – на ту самую руку, за которую схватил меня прошлой весной. Мне почудилось, что он на лето меня отпустил, а теперь единственным прикосновением вернул назад. Садясь на место, я несла эту руку как драгоценность. Увидев, как он здоровается со всеми, как обнимает концертмейстеров, я поняла, что его прикосновение не значило ничего. Я не была единственной.
Девчонки все еще ходили в маечках без рукавов. Розовые руки скрипачек напоминали сырые сосиски и мелко дрожали, когда смычки взмывали вверх. Окна были открыты. Пахло горелой листвой. Крики с футбольного поля увязали в душном воздухе. Я вспотела, волосы слиплись и напоминали засохшую кисточку, измазанную масляной краской.
Впервые я мечтала, чтобы занятие закончилось попозже. Мне совершенно не хотелось задержаться в классе и привлечь внимание мистера Рейнода. Вдобавок я не выспалась. Утром проснулась совершенно больная. Даже подумала, не подцепила ли какую заразу в курятнике миссис Дэвис.
Я взяла кларнет и уже шла к двери, когда мистер Рейнод меня окликнул.
– Что с вами со всеми сегодня? – сказал он.
– Не знаю. Жара.
– Ты как?
– В полном порядке, – сказала я. – Правда. Просто вчера вечером ходила в этот идиотский курятник – мне для опыта надо, по биологии.
– Для какого опыта? – спросил мистер Рейнод.
– Я вывожу цыплят.
– Что, высиживаешь?
– В инкубаторе.
Тогда-то он мне и сказал, что в дни равноденствия и солнцестояния яйца можно ставить вертикально.
– Ого! – только и сказала я.
– Я рос на птицеферме, – продолжал он. – Так что, если тебе помощь понадобится, если чего не знаешь – не стесняйся, спрашивай. Я буду рад поделиться мудростью, которую накопил, общаясь с курами.
Тут прозвенел звонок – он меня спас.
Он забыл написать записку следующему преподавателю, что задержал меня, поэтому мне пришлось бежать сломя голову, и только после уроков нашлось время поразмыслить. Он серьезно предложил помочь мне с цыплятами? И этот странный рассказ про птицеферму… Я отлично помнила, как он рассказывал на репетиции, что детство провел в чикагских трущобах.
Заключительная фраза должна бы заставить читателя вздрогнуть от неожиданности, но Свенсону и финал, и вся глава приносят успокоение. Он наконец вспоминает, что привлекает его в Анджеле Арго – уж никак не эти мерзкие стихи. У девочки талант, который он должен поощрять, за это ему и платят.
К следующей странице приклеена записочка от Анджелы. «Этот кусок меня серьезно беспокоит. Точка зрения матери».
Только после того, что случилось дальше, я стала понимать, что происходило теми осенними вечерами, когда она говорила отцу, чтобы он не ходил в сарай, не помогал ей – она, мол, все будет делать сама.
Он, как всегда, не подавал виду, что обижен, обращал все в шутку. Ха-ха-ха, дочка-подросток сказала, что сама проведет опыт. Я наблюдала за ним, а он за ней.
– Она совсем еще ребенок, – говорил он. – Кларнет, отличные отметки, теперь эта история с яйцами.
И углублялся в чтение своих медицинских журналов, пил вечернее виски, дремал у телевизора. Я смотрела порой на него спящего – рот приоткрыт, очки набок – и все думала: куда же подевался тот молоденький красавчик доктор, который много лет назад спас меня – подхватил на руки, когда я потеряла сознание прямо в приемном покое.
На этом месте Свенсона самым настоящим образом пробирает дрожь, начинает ломить виски. Врач, не дающий больному рухнуть на пол, – случайное совпадение? Возможно, и случайное, но вряд ли. Скорее всего украла – быть может, сама не отдавая себе отчета – из его романа «Голубой ангел». В котором, в свою очередь, многое позаимствовано из его жизни.
Он читает дальше.
Это было в Бостоне, в пятидесятые. Я жила на Копли-сквер. Мечтала стать джазовой певицей. Мой возлюбленный играл на гитаре. Говорил, что он из цыган. Говорил, что его зовут Джанго. Но как-то раз позвонила старушка, его бабушка. Судя по акценту – итальянка. И попросила позвать Тони.
Почему он меня ударил? Я ничем его не спровоцировала – ни словом, ни жестом. И раньше такого не бывало. Он отправился играть в клуб, а когда вернулся, стащил меня с матраца, на котором мы спали, и ударил кулаком в лицо. Я помню, как пахла его злость – горелыми шинами, разлитым на асфальте мазутом.
Свенсон отрывается от рукописи. Так, она точно читала «Голубого ангела». Там героиня – джазовая певица, которая приходит в себя после бурной любовной истории: она только что рассталась с одним музыкантом. И как ему поступить? Дать ли Анджеле понять, что он заметил, как перекликается ее роман с его? Такое случается – безо всякого умысла. Фраза, описание, поворот сюжета западают человеку в память, а потом всплывают в его тексте, причем он и не подозревает, что это заимствовано. Вот в таком ключе он и поведет разговор: максимально отвлеченно и побольше теории. По книжке Фрэнсиса Бентама – в третьем лице. Иногда написанное другими западает человеку в память… Но и это может все испортить, разрушить возникшее между ними доверие. Анджела такая ранимая: возьмет и решит, что он обвиняет ее в плагиате. Лучше об этом не упоминать, просто сказать, что кусок о прошлом ее матери показался ему лишним, он только отвлекает внимание. Анджела же говорила, что сама в нем сомневается. Он ей предложит вообще выбросить эту часть.
Что-то его еще беспокоит… Ага! Понял. В «Голубом ангеле» пассаж о возлюбленном певицы частично
