сбивает с толку. Анджела такой ласковый котеночек.
В последней фразе слышится намек на мурлыканье, на нежное урчание: я, мол, тоже кошечка. Или Свенсону показалось? Страсть к соблазнению – это черта, которую Анджела переняла от матери? Что за мысли? Анджела вовсе не похожа на соблазнительницу, ни в коей мере. И самое привлекательное в ней то, как усердно она искореняет в себе все, что может вызвать желание.
– Знаете, – говорит ее мать, – мне всегда казалось, что Анджела ведет себя с мальчиками как-то подозрительно, как-то… странно.
– В каком смысле странно? – спрашивает Свенсон.
– Ну… если ей нравился какой-то мальчик, она за ним повсюду ходила хвостом, но стоило ему обратить на нее внимание, она даже по телефону с ним разговаривать отказывалась.
А как же ее парень? Как бы об этом спросить? Свенсон пытается сформулировать вопрос – потактичнее, не выказывая излишнего любопытства, но тут отец Анджелы говорит:
– Да угомонись ты! Это же ее преподаватель, а не психотерапевт.
Помолчав немного, Свенсон натянуто говорит:
– Как бы то ни было, но писатель она замечательный.
– Большое вам спасибо, – говорит мать.
– Ну что ж, здорово! Писатель! – добавляет отец.
– Спасибо, – повторяет мать Анджелы, вставая. – Спасибо, что уделили нам время.
Ее супруг наконец ловит намек и встает. Свенсон тоже поднимается из-за стола.
– Рад был с вами познакомиться, миссис Арго, мистер Арго! – Если он не мистер Арго или оба они не Арго, то, может, скажут об этом. И тогда он удостоверится, что мужчина – ее отчим, что он не Арго, не биологический отец.
– Спасибо вам, – снова говорит мать.
Ее муж кивает и, стремясь убраться поскорее, едва не врезается в косяк.
– Ой-ой-ой, чуть дверь не сшиб, – говорит он.
Точно отец, думает Свенсон.
Обсуждение рассказа Макиши проходит относительно спокойно – по сравнению с тем, что навоображал себе Свенсон, лежа прошлой ночью без сна и представляя, как Макиша обвиняет всех участников семинара в расизме. А на самом деле ребята очень живо отреагировали на беззащитную искренность Макиши, выдавшей потрясающее описание телефонной беседы – ее ведет чернокожая студентка со своим бывшим возлюбленным, белым парнем, с которым они вместе учились в школе и который по настоянию родителей порвал с ней за день до выпускного бала. С первой фразы – «Голос этого недоноска я узнала сразу, хоть и не слышала его уже полтора года» – рассказ, как и сама Макиша, фонтанирует уличным жаргоном, да и во всех подробностях (героиня – второкурсница, учится в университете где-то в Новой Англии) так похож на автора, что, когда Джонелл Бривард говорит: «Оба героя как живые», ей вторит хор голосов: «Точно! И я так подумал!», и все присутствующие, в том числе Макиша, счастливы и довольны.
Ребята рассказывают, что именно им понравилось, и Свенсон не хочет остужать их пыл, не хочет озадачивать их вопросами о том, как личный опыт преображается в произведение искусства, не хочет указывать на несуразицы, возникающие, когда в диалог вводится то, что должно писаться «от автора». (В начале рассказа героиня говорит: «Ты, кретин, чего звонишь? Мы ж не общались с тех пор, как полтора года назад ты накануне выпускного со мной порвал».) Снисходительность Свенсона – это тоже расизм? Он боится быть с Макишей честным?
За все занятие Анджела высказывается только один раз.
– Мне понравился тот момент, когда девушка с юношей кончают трепаться и замолкают, и вдруг ни с того ни с сего парень говорит ей, что все эти полтора года только о ней и думал.
После урока Макиша задерживается – хочет поговорить со Свенсоном. Клэрис ждет ее в дверях. Анджела так и сидит за столом.
– Отлично получилось, Макиша, – говорит Свенсон. – Похоже, всем понравилось. – Он улыбается, но больше ничего не добавляет, хотя видно, что она ждала большего. Не будь здесь Клэрис и Анджелы, Свенсон наплел бы еще чего-нибудь. Макише их присутствие тоже мешает, и теперь ей хочется поскорее исчезнуть, пока она не уронила собственного достоинства, пока не стала выуживать из Свенсона новых комплиментов.
– Спасибо вам, – говорит она и идет к Клэрис. С порога обе бросают на Анджелу презрительные взгляды, взгляды тайных соперниц. Она смотрит им вслед, оборачивается к Свенсону и говорит:
– Боже ты мой! Ой, простите. Что я такого сделала?
– Да это я чего-то не сделал. – Похоже, у Свенсона уже вошло в привычку в нарушение всех педагогических правил вести с Анджелой неформальные беседы, в том числе обсуждать ее соучеников.
– Я вас хотела поблагодарить, – говорит Анджела. – Вы мне оказали огромную услугу.
– Какую это?
– Ну, солгали моим родителям.
– Солгал?
– Сказали им, что я могу писать.
– Вы действительно можете писать. Я сказал правду.
– Не надо так говорить. Я все выходные прорыдала – роман-то плохой.
– Каждый писатель через это проходит, – говорит Свенсон. Каждый, да только не Свенсон, который так давно не писал, что сейчас истерика со слезами была бы добрым знаком. – Мне на самом деле приятно было с ними познакомиться, и с матерью, и с… с отчимом.
– Приятно? Вот не верится.
– Это был ваш отчим, да? – спрашивает Свенсон.
– Да, – говорит Анджела. – Почему вы спросили?
– У меня создалось странное впечатление. Он говорил так, словно знает вас с детства, словно он ваш настоящий отец…
– Он и в самом деле знает меня с детства. Жил с нами по соседству. С женой. Через год после того, как мой отец покончил с собой, сосед – то есть мой отчим – женился на моей матери. Скандал был на весь квартал. А его жена с детьми жили в доме рядом. Ничего не изменилось, только они с нами больше не разговаривали, а он стал маминым мужем. Понимаю, глядя на них нынешних, трудно себе представить, что это был бурный роман.
Свенсон пытается вспомнить, как они выглядят, увидеть их в свете новой информации, но всплывают только второстепенные детали – накладные ресницы, море украшений, туфельки, – которые никак не складываются в портрет двух возлюбленных, не побоявшихся ради счастья совместной жизни бросить вызов всему Нью-Джерси. Кроме того, он не до конца верит Анджеле.
– Я немного приврала, – говорит Анджела.
– Да? В чем?
– Мой настоящий отец не был психом. Он был болен. Эмфизема. Помню, как-то раз мы с ним пошли в магазин – мама послала, – мы уже раскладывали продукты по пакетам, и у него случился такой приступ удушья, что он прямо сел у кассы. Все никак не мог вдохнуть, даже «скорую» хотели вызвать. Те люди в магазине, от них зависела жизнь моего отца… Я увидела, как один из этих ублюдков устало закатил глаза – вон, мол, какой-то кретин решил прямо тут перекинуться. Раньше мне этот парень даже казался симпатичным. Хуже всего было то, что я ужасно стеснялась, стеснялась отца. Когда он покончил с собой, я все вспоминала тот день и чувствовала себя виноватой. – В глазах Анджелы слезы. Она утирает их ладонью. – Почему я так на него злилась?
Быть не может, что она лжет. Или может? Свенсон не в силах разобраться, и поэтому болезненно остро ощущает дистанцию между ней и собой.
– Вы не на отца злились. – Тут он бы погладил ее по плечу, но их разделяет стол. – Вы злились на ситуацию. Жизнь порой несправедлива и жестока.
Анджела зажмуривает глаза, пытаясь сдержать слезы, вцепляется руками в край стола.
– В общем, не знаю, как мне вас благодарить. Вы так замечательно себя повели, такого им наговорили – они теперь от меня отстанут. А еще, я принесла вам новую главу. Не обязательно читать ее сразу. Я
