Свенсон набирает номер. Назвавшись, он слышит «Ох!» секретарши, и беспокойство усиливается. Она говорит:
– Завтра утром в девять вас устроит?
Это тоже Свенсону не нравится.
– Может быть, вам удобнее в девять тридцать? – спрашивает секретарша.
– Нет, все отлично, в девять, – отвечает Свенсон.
Кабинет ректора всегда навевает Свенсону мысли о некоем привилеги рованном лондонском борделе, где членам парламента предоставляются самые роскошные и изысканные апартаменты. Сценарий здесь разыгрывается «в личном кабинете начальника», и все, что произойдет между мальчишкой-хулиганом и справедливо возмущенным директором школы или же между справедливо возмущенной школьницей и лебезящим перед ней директором, случится в обстановке, призванной распо лагать к удовольствию: кожаные кресла, приглушенный свет, стеллажи с книгами, огромный красного дерева стол, над которым так удобно склоняться, и все это под присмотром воззрившегося с картины спаниеля, выпестованного в прошлой своей жизни в аристократическом клубе. Неужели никто не замечает, что на стенах кабинета ректора гуманитарного университета нет никаких произведений искусства, кроме портрета чьей-то чужой собаки?
Бентам встает, пожимает Свенсону руку и, попросив секретаршу ни с кем его не соединять, закрывает дверь.
– Тед, прошу садиться. – Он возвращается за стол. – Благодарю, что, хоть я и не предупредил вас загодя, сумели выбраться.
– Да что вы! – говорит Свенсон. – В это время суток я всегда свободен.
– Да, хорошо… Ну что ж, может, без предисловий, приступим прямо к делу? Вы сначала посмотрите – тут у меня кое-что имеется… – Бентам выдвигает ящик стола, достает магнитофон, ставит посреди стала – ровно между ними. Сначала Свенсон решает, что ректор хочет записать их разговор. Но Бентам нажимает кнопку, пододвигает магнитофон поближе к Свенсону. Сначала слышен только неразборчивый гул, затем звучит женский голос:
"– Ненавижу, когда вы на меня так смотрите.
– Как «так»? – спрашивает мужчина.
– Как на собственный обед.
– Извините, – говорит мужчина. – Поверьте, я вовсе не хотел смотреть на вас как на обед".
Во время паузы Бентам смотрит на Свенсона. В его взгляде, обычно иронично-удивленном, читается явное презрение. Ну хорошо, если вам нужно, Свенсон готов признать: голос на пленке его. А второй – Анджелы Арго. Откуда у них эта запись? Он слушает зачарованно – точно не знает, что будет дальше.
"– Я оставил ваш роман Лену Карри, – произносит голос Свенсона. – Он сказал, что чудовищно занят, но при первой же возможности его посмотрит. Естественно, может случиться, что он так и будет занят, а потом сделает вид, что прочел, и отошлет назад.
– Когда я могу ему позвонить? – спрашивает Анджела".
На пленке какой-то шорох. Что-то, очевидно, стерли. Наверное, некие ключевые слова, из которых ясно, что разговор на самом деле совсем о другом.
"–Да пошли вы! – говорит Анджела.
– Погодите! – говорит Свенсон. – Я вам тоже могу сказать: «Да пошли вы». Я уже сходил – отправился на Манхэттен на ланч с издателем, и тот вел себя так, будто я – последнее дерьмо, да еще посоветовал мне на писать воспоминания о детстве, обо всем том, что я уже описал в «Часе Феникса», только на сей раз он предложил мне выдать так называемую правду…"
Снова пропуск. Потом Анджела говорит:
– Не могу поверить, что вы это допустили! Не могу поверить, что вы не стали за меня биться. Да я позволила вам себя трахнуть по одной-единственной причине: думала, вы поможете мне отдать роман тому, кто сумеет хоть что-то…
– Вот уж не думал, что дело обстоит именно так, – говорит Свенсон. – Не понял, что вы просто позволили мне себя трахнуть".
На пленке снова только шорохи, затем раздается звук хлопающей двери. Шаги на лестнице. Какая аппаратура чувствительная – записались даже шаги в коридоре. И тут только до Свенсона доходит: магнитофон был на Анджеле. Шаги замирают. Свенсон вспомнил: он тогда еще подумал, что она замялась потому, что решала, не вернуться ли назад. А оказывается, просто запись останавливала.
Бентам выключает магнитофон.
– Господи Иисусе! – говорит Свенсон. – Оказывается, эта юная сучка явилась на консультацию оснащенная аппаратурой.
Бессмыслица какая-то. Зачем Анджела это устроила? Почему она решила отомстить за то, чего еще не случилось? Ведь не знала перед их встречей, что с Леном у него ничего не вышло, и эта разоблачительная запись… она была, пожалуй, преждевременной. Нет, теперь он вспоминает, как Анджела сказала, что уже знала и все поняла по тому, что он не позвонил. Но как же она могла быть настолько хладнокровной, как умудрилась просчитать заранее, что стоит обзавестись доказательствами, которые могут пригодиться позже? Доказательствами чего? Зачем они могут пригодиться? Что Анджела затеяла? Решила его шантажировать – чтобы он ее не кинул, чтобы снова переговорил с издателем? Тогда почему она не послала эту запись ему? Почему отдала ее Бентаму?
– Вот сучка… – повторяет Свенсон, других слов у него сейчас просто нет.
Бентам деликатно морщится. Уставившись в потолок, он говорит:
– Тед, возможно, еще не время, но напоминаю: все, что вы скажете, может быть использовано против вас.
– Понятно, – отвечает Свенсон. – Я что, арестован? Вы мне зачитываете права Миранды [25]?
– Миранды? – Может, Бентам решил, что это женское имя? Что так зовут еще одну студентку, с которой Свенсон встречается?
– Мои законные права. Мы, американцы, находимся под защитой нашей Конституции.
– Ах, да, – кивает Бентам. – Конечно-конечно. Тед, эти улики, – он показывает на магнитофон, изображая на лице подобие сочувствия, – чертовски серьезны.
– В каком смысле?
– А вот это уже зависит от вас. – Бентам переплетает пальцы. – У нас есть несколько вариантов. Дело весьма неприятное, так что давайте я сразу все выложу. Студентка обвиняет вас в сексуальных домогательствах. Грозится привлечь к судебной ответственности университет. С учетом того, что она предъявила, я полагаю, вам следует подумать об отставке. Это был бы лучший выход для всех нас. Понимаете, старина, я не стал бы просить вас об этом только ради университета. Я бы сказал: хотите драться – вперед, деритесь. Но вы подумайте о своей семье, о своей репутации.
«Старина»! Свенсон и не предполагал, насколько противны ему эти академичные британцы, их напускная, словно «Мармайтом» намазанная, politesse. Какого ответа ждет от него Бентам? Слушаюсь, сэр. Сию минуту, только бумаги из кабинета заберу. А где же справедливость? Свенсон не виновен. Это Анджела потащила его в «Компьютер-Сити», Анджела заманила к себе в комнату, Анджела задрала юбку. Да, конечно, он мог отказаться. Просто сказать «нет». Ему известно про разницу положения преподавателя и студентки. Но здесь дело было не в этой разнице. Дело было в страсти. Скажем так, они взаимно соблазнили друг друга. Ему неловко даже позволить себе подумать, что дело было в любви. И не станет он так думать, во всяком случае в присутствии Бентама.
– А каковы же так называемые варианты? – Он тоже переплетает пальцы – подсознательно копирует Бентама.
– По-видимому, – говорит Бентам, – нам придется созвать комиссию, которая будет во всем разбираться. Собирать свидетельские показания. Беседовать со студентами. Комиссия составит заключение, даст рекомендации. Затем, если понадобится, будет устроено слушание дела. Могу предположить, что понадобится. – Он опять кивает в сторону магнитофона. – И так далее, – пожимает плечами Бентам.
– А если эта комиссия решит, что я виновен, что тогда?
– Тогда, Тед, нам с вами придется расстаться. Это основание для увольнения.
