Голубой ангел

изнасилования, что пришлось целый центр открывать?

– Да нет. Мы еще помогаем женщинам с несчастной судьбой. Хотим, чтобы они чувствовали себя защищенными, чтобы могли выговориться.

Чтобы чувствовали себя защищенными и могли выговориться? От­куда в ней это? Она же говорит словами Лорен Хили.

– Знаешь, тут был один случай… Просто вопиющий. Тебе это действительно интересно?

– Ой, вряд ли. Но назад дороги нет.

– Да, конечно.

– Устроили студенческую вечеринку. Там была команда по лакроссу в полном составе. Объявили День пива – эта идиотская традиция у нас в университете соблюдается свято: пиво дуть начинают с самого утра, так и пьют, пока с ног не свалятся или не вырубятся. Ну вот, а у одного парня было свидание. Его подружка – еще со школы – приехала к нему на уик-энд. Но только затем, чтобы с ним порвать. Так этот парень собирает всех своих дружков, они накачивают девчонку пивом, укладывают на пол в гостиной общежития и все по очереди на нее мочатся.

– Господи! – ужасается Свенсон. – Вот несчастная!

– Самым натуральным образом. – Руби передается заряд возмущения Свенсона. – Отвратительнее всего то, что она решила на них не заявлять: женщины обычно винят во всем себя и предпочитают о подобных случаях не распространяться; но две ее подруги своими глазами это видели и убедили ее, что, если она привлечет парней к ответственности, ей будет легче справиться с психологической травмой.

– Подруги были правы, – бормочет Свенсон.

Он отлично понимает, что должен сострадать жертве, а не себе и Ру­би. Он не может поверить, что его единственная дочь, свет его очей, учится в университете, студенты которого могут позволить себе помо­ читься на женщину. В Вассаре или Гарварде такого не случается. Или, к примеру, в Юстоне. Его дочь живет в настоящем зверинце, а совсем не­подалеку, всего в нескольких десятках миль оттуда, девушки ничем не лучше Руби, такие, как Анджела Арго, наслаждаются свободой и возмож­ностью пестовать свои нежные чувства. Карлос и Макиша учатся здесь, чтобы пообтесаться, подготовиться к легкой жизни, хорошей работе, приемам с коктейлями, а его дочь учат идти по нисходящей, работать локтями, не смотреть в глаза, она катится вниз, к работе, обеспечиваю­щей лишь прожиточный минимум.

Когда они с Шерри ее упустили? Она не захотела учиться в Юстоне. Проблем здесь было бы не меньше, но другого рода. Руби сама решила поступить в Стейт. Они не смогли бы ее переубедить. Он говорит себе, что новыми хозяевами вселенной станут скорее выкормыши студенчес­кого зверинца из Стейта, а не студенты-литераторы из Юстона. И вооб­ще, почему он об этом задумывается? История, только что рассказанная Руби, намного серьезнее, чем вопрос о том, в каком именно университе­те учится его дочь.

По дороге прямо на них несется какая-то серая туча. Свенсон выво­рачивает руль. Руби, не удержав равновесия, ударяется о дверцу. Ощупы­вает плечо – проверяет, нет ли перелома, думает Свенсон. Он вспомина­ет вдруг, что в одном из школьных спектаклей Руби играла мужскую роль. Царя Мидаса? Или великана из «Джека и бобового зернышка»? Не важно. Главное, в ее игре было что-то удивительно знакомое; потом ему Шерри сказала, что Руби копировала все жесты Свенсона.

– Папа! С тобой все в порядке? Хочешь, я сяду за руль?

– Да все отлично, – говорит он. – Полный порядок.

Они уже доехали до Уэндоверской гостиницы, и он со стыдом пони­мает, что радуется тому, что полпути позади, а ведь когда ехал с Андже­лой, это его очень огорчило. Поделом ему: мчится со скоростью шестьдесят миль по проселку, где только коров перегонять, самоубийственная поездочка в компании с угрюмой разнесчастной девицей, подросшим вариантом той самой малышки, которая некогда вертелась волчком на этом же кресле, распевала свои детские песенки. Сам во всем виноват. Он отлично понимает, что это грех, непростительный грех: впервые за год с лишним проводит день с дочерью, а в глубине души мечтает о том, чтобы на ее месте была эта отвязная девица, студенточка, к которой он неравнодушен. Чему быть, того не миновать. Пусть все летит к чертям!

– Университет отказывался предъявлять обвинение, – говорит Руби. – Кафедра тендерных проблем пригрозила, что подаст коллективный иск.

Вот еще одна примета того, насколько велика разница между его до­черью и его учениками: в Стейте на девушку помочились, а университет бездействует. В Юстоне же устраивают собрания, преподавателей пре­ достерегают: не дай бог сказать что-нибудь оскорбительное или дву­смысленное.

Свенсон говорит:

– Совершенно справедливо. Кто-то же должен взять на себя ответственность.

– Да не в ответственности дело, – отвечает Руби. – А в том, что тайн не должно быть. Всем известно, как опасно все тайное…

А то! Тайна Свенсона – если откроется – сколько народу погубит. А если взять и рассказать все Руби, излить душу, снять с себя груз? Знаешь, когда я последний раз здесь был, возил сюда студентку, я ей помог ку­пить компьютер, а потом мы пошли к ней в комнату и занялись любовью. Пытались заняться любовью…

– Пап! – звенящим голосом говорит Руби. – Ты бы глаза открыл!

Свенсон напрасно так волновался насчет повторного визита в «Компью­тер-Сити». Здесь все переменилось до неузнаваемости. Он минут пять ищет, где бы припарковать машину. Пустырь перед магазином заполони­ли деловито снующие туда-сюда покупатели, они толкают перед собой тележки, коляски с младенцами, шумно что-то обсуждают, спорят, успо­каивают ревущих детей. Свенсон замечает малыша, усердно колотящего по стопке коробок с дискетами. Тот, увидев, что Свенсон обратил на не­го внимание, на секунду замирает, но тут же возвращается к своему заня­тию.

То, что здесь все по-другому, не имеет никакого отношения ни к Ан­джеле, ни к Руби. Они с Анджелой приезжали в будний день утром, а се­годня суббота, да еще после Дня благодарения – лучший в году день для покупок.

Руби останавливается у входа, мрачно уставившись на толпу. Свен­сон направляется к отделу компьютеров, она тащится в нескольких мет­рах позади. Для нее само собой разумеется, что он, взрослый, знает, ку­да идти, а он и на самом деле знает, но по совсем другой причине. Она оглядывает ряды клавиатур, мониторов, но не может сосредоточиться, не может заставить себя выбрать. Ну просто аутистка какая-то, думает Свенсон.

Проходит несколько тягостных минут. Продавцы либо заняты, либо нарочно их не замечают. Наконец появляется нервический молодой че­ловек. Он, похоже, побаивается Руби – существо противоположного по­ла, и это чувство явно взаимно. Она понятия не имеет, чего хочет, что ей нужно, что обозначают эти непонятные ряды цифр. Свенсон вспоми­нает, как Анджела бодро чирикала про гигабайты и RAM. Почему Руби ничего этого не знает?

Руби глядит на паренька, потом на Свенсона. Она вот-вот разрыдает­ся. Даже застенчивый продавец неуклюже пытается ее утешить. Ласко­во, по-братски, и Свенсон понимает: никак не для того, чтобы зарабо­тать побольше комиссионных, а исключительно чтобы не дать Руби у них на глазах рассыпаться на кусочки. Он показывает ей компьютер, ко­торый, по его словам, вполне может удовлетворить всем ее нуждам – будто она знает, каковы ее нужды, и сумела выразить это словами. В спи­ске самых дешевых эта машина стоит третьей. Свенсон готов обнять парня, но понимает: это только усугубит неловкость ситуации.

Каким-то образом им удается с минимумом неудобств оформить по­купку, и они пристраиваются в хвост длиннющей очереди в кассу. Когда он приезжал сюда с Анджелой, никакой очереди не было. Продавец взял кредитную карточку Анджелы и куда-то упорхнул, Анджела бродила по залу и разглядывала компьютеры, а Свенсон наблюдал за ней. Карточку тут же принесли обратно, и Анджела расписалась.

На сей раз все гораздо сложнее. Аппарат отказывается принимать кредитку Свенсона, отчего тот впадает в панику: он уверен, что незамет­но жизнь его рухнула, на него свалилась беда – что-то связанное то ли с Анджелой, то ли с путешествием на Манхэттен.

Юная кассирша говорит:

– Такого никогда прежде не случалось.

– Попробуйте еще разок, – советует Свенсон. Но и во второй раз не срабатывает.