Сбитый с ног, валялся у автомобильного колеса. Рисковал оказаться в плену, в земляной тюрьме, в пыточной камере.
– Я слышал, батальон «Буффало» движется к Порту-Алешандри. – Аурелио еще морщился после выпитой водки, заталкивал себе в рот ломтик черного хлеба. – Здесь проходят пути снабжения партизан Сэма Нуйомы. Ваши ребята весьма отважны. – Он обращался к Маквиллену, допивавшему водку маленькими глотками, смаковавшему горький русский напиток. – Не слишком ли далеко они забираются на территорию Анголы? Они рискуют попасть в окружение ангольских бригад.
– Я мало разбираюсь в военных делах, – ответил Маквиллен. – Я всего лишь коммерсант, торгую сантехникой. По мне, пусть уж лучше черная ангольская задница сидит на голубом унитазе, а не накрывается пушками батальона «Буффало». Я пацифист, миротворец.
Корабль приближался, словно его подносили на огромном лазурном блюде. Они сидели на крутом уступе, на вырезанных красных ступенях. Уступ снижался, переходил в плоское длинное побережье, усыпанное осколками песчаника, словно здесь находился когда-то древний приморский город, разрушенный ударами волн. И если уйти под воду, то увидишь в стеклянной толще остатки храмов и стен, над которыми в туманных лучах качаются медузы и рыбы.
Белосельцев смотрел на корабль, за которым был различим след растревоженной светлой воды. Думал, поймет ли Маквиллен этот знак в океане. Превратит ли его в агентурное донесение. Найдет ли средство передать информацию в штаб батальона «Буффало». Хватит ли времени у штабистов, чтобы получить информацию, проверить ее достоверность, развернуть батальон. Направить его к границе с Намибией, в ловушку, подготовленную кубинской разведкой.
– По-моему, наша русская трапеза вполне удалась. – Кадашкин любовно смахивал со скатерки ржаные крошки. – И водка, и сало, и хлеб. Но чего-то еще не хватает. Какой-то малости. Чувствую, она здесь, рядом. А где, понять не могу… Прапорщик! – командирским рыком, по-русски, он крикнул сидящей поодаль охране. – Принеси из джипа бинокль!
И пока длинноногий расторопный малый бегал к джипу, Кадашкин плеснул из бутылки в стаканы.
– Поглядим, кого Бог послал. – Прежде чем поднести к глазам тяжелый полевой бинокль, Кадашкин долго протирал окуляры чистым платком, устраняя с выпуклых линз пыль пустыни. Медленно поднял бинокль, еще больше округляя глаза, погружая их в стеклянную голубизну бинокля. – Ну и ну! – Он опустил окуляры, и его круглые птичьи глаза, посветлевшие от созерцания океана, смеялись. – Я же говорил, чего- то нам не хватает. И вот оно явилось, пожалуйста! Советский десантный корабль, везет нам закуску.
Он передал бинокль Аурелио, и тот жадно водил им по океану, отыскивая корабль. Нашел, завращал колесико регулятора, стараясь выделить корабль из дымки, поместить его в фокус, рассмотреть флаг на мачте.
– Глазам не верю! – Его смуглое, вечно сумрачное лицо посветлело, запекшиеся до черноты, негроидные губы раскрылись в молодой белозубой улыбке. – Быть не может!
Белосельцев принял от него тяжелый, в шершавом кожухе со стертыми медными кромками бинокль. Среди хрустальных призм и голубых выпуклых стекол заструился, засверкал океан. На блестящей фольге и жидкой ртути, дрожащий, трепетный, окруженный сиянием, в крохотных драгоценных радугах, возник корабль. Он был запаян в огромный светлый кристалл мира. Переливался в нем, окруженный спектральными линиями. Были видны сомкнутые носовые створы, перед которыми мерцал едва различимый бурун. Серая невысокая рубка с дрожащим слюдяным воздухом над горячей трубой. Тонкое носовое орудие. Глубинные бомбометы. Черные воздетые стрелки зенитно-ракетных комплексов. Над рубкой, среди хрупких штырей и сеток, на заостренной мачте волновался, пропадал, опять возникал узнаваемый военно-морской флаг, от вида которого радостно дрогнуло сердце. На мгновение Белосельцев потерял из вида корабль. Испугался, что это мираж, созданный из лучей и туманов. Вновь отыскал его на серебряном волнистом просторе. Счастливо созерцал совершенные формы. Переносил образ корабля из океанского разлива в хрустальную глубину бинокля, в дрожащие зрачки, в глубину своего дышащего счастливого сердца.
– Посмотри, Ричард. – Он передал бинокль Мак-виллену, наблюдая за тем, как чуткие пальцы вращают ребристое колесико. По загорелому лицу Маквиллена пробежала неуловимая судорога, словно в это лицо бесшумно ударил налетевший образ корабля. Отпечатался на нем рубкой, бомбометами, стальными створами, за которыми притаился десант.
– Предлагаю тост за советско-ангольскую дружбу! – Кадашкин поднял стакан, направляя его в океан, навстречу кораблю, возвращая обратно к африканскому берегу, к низкому отлогому побережью, к которому медленно, неуклонно приближался корабль. – За дружбу советского и ангольского народов!
– И кубинского! – добавил Аурелио, подымая целлулоидный стаканчик.
Он хотел еще что-то сказать, но, заглушая его грохотом, свистом, раздирая воздух пустыни, прянули от солнца две тени. Глаза успели поймать среди пыльного бесцветного неба два уносящихся треугольника. Самолеты, уменьшаясь, прошли над побережьем и взмыли, оставив две белые кудрявые дуги. Было тихо, и только таяли два голых стебля, с которых сорвались и умчались самолеты.
– Я предлагаю тост за анголо-кубино-советскую дружбу! – Аурелио держал свой целлулоидный стаканчик. – Ричард, присоединяйтесь!
Маквиллен уже опустил бинокль, овладев собой, веселый, компанейский:
– Как частное лицо, охотно присоединяюсь к вашему союзу. Увы, на большее Претория меня не уполномочила.
Опять чуть слышно зазвенело вдали. И сразу из неба упала стена рева и грохота. Два «МиГа» с кубинскими опознавательными знаками, пятнистые, серо-зеленые, ринулись на побережье. Пикировали на россыпи рыжих камней. Мерцали в хвостах раскаленными соплами. Обрабатывали берег из пушек. Взлохматили два мучнистых взрыва и взмыли свечой, повесив над океаном белые иероглифы. Берег, к которому приближался корабль, был плацдарм десантирования. Штурмовики с кубинского аэродрома обрабатывали место высадки.
– За кубинских летчиков! – сказал Кадашкин. – За ангольские бригады! За советскую морскую пехоту!
– За партизан Намибии! – Аурелио протянул стакан к Маквиллену, дразня его своим тостом.
– За Сэма Нуйому! – весело отозвался Маквиллен. И они выпили водку, сидя на высоких уступах, наблюдая полукруглое, похожее на арену, побережье, к которому приближался корабль.
Они сидели на горячих камнях, поджидая корабль. Он двигался медленно, как часовая стрелка, и время, связанное с кораблем, казалось почти неподвижным. Одно усилие воли, жаркий удар сердца, напряженное давление зрачков, и время покатится вспять, оттолкнется от этой секунды, от жаркого песчаного побережья, от металлического, как ртуть, океана. Устремится обратно, к своему истоку, когда оно зародилось в его детских глазах, узревших вдруг черно-красный орнамент на бабушкином старинном ковре, драгоценные золотые шерстинки, и мама наклоняет над ним теплое, чудесное, любимое лицо, щекочет его солнечными волосами.
Он испытывал головокружение, словно голова его вмещала в себя нечто прозрачное, плещущее, как сосуд, в котором волновалось время. Омывало стенки сосуда, готовое выплеснуться наружу. Плески и волны времени порождали головокружение, словно это уже было однажды, он уже сидел на горячих камнях побережья, и на бирюзовой фольге океана к нему приближался корабль.
Были различимы контуры рубки, белые каплевидные радары, солнечная рябь на бортах. Плоско срезанный нос упирался в воду, гнал перед собой бурун. Чувствовалась скрытая в корабле упрямая сила, распиравшая его изнутри, стремившаяся наружу, готовая вырваться из металлических оболочек на солнечный свет.
– Если бы я был военным репортером, как ты, Виктор, я бы непременно послал репортаж в наши центральные газеты. «Русский десант в Южной Африке». Уверен, это была бы сенсация. – Маквиллен жадно, счастливо смотрел на корабль, словно восхищался его прибытием, дорожил самой возможностью присутствовать при невероятном событии. – Должно быть, для тебя это настоящее журналистское чудо.
Белосельцев не ответил ему. Он присутствовал одновременно в двух измерениях, в двух протяженностях времени. В одном из них десантный корабль подходил к африканскому берегу, застывал на синей воде. В корпусе у него, в носовом плоском скосе, начинала открываться темная щель, раздвигались створы, растворялись стальные ворота. В другом, параллельном, времени протекала его, Белосельцева,
