Они сидели в ночном душном номере, два разведчика, кубинец и русский, включенные в мировую борьбу, в которой решалась судьба континентов, тратились ресурсы народов, двигались флоты и армии. Две их малые жизни, как песчинки, были не видны на картах мира, висящих в штабах и разведывательных центрах.
– Я наблюдал за вами на берегу океана, – сказал Аурелио. – Мне знакомы ваши слезы. Это слезы не боли, не жалости. Это слезы непонимания жизни. Бывает так, что человек уже мертв, а еще продолжает плакать. В его мертвых, наполненных слезами глазах непонимание того, зачем была эта жизнь. Зачем наступила смерть?.. Спокойной ночи. Завтра вечером мы выезжаем.
Он ушел. Стеариновый воздух хранил пустоту в том месте, где только что он сидел. Если залить пустоту жидким гипсом, дать ему хорошенько застыть, то утром на красном бархате появится сидящая белая статуя. Кудрявые волосы. Широкие негроидные губы. Колотый шрам на щеке.
Утром дали воду, и, дождавшись, когда схлынула ржавая шоколадная гуща и из крана забила прозрачная, лучистая струя, Белосельцев долго, с наслаждением смывал с себя пыль пустыни, океанскую соль, пыльцу ядовитых растений. Чувствовал, как задышало свежестью тело. Растирал его полотенцем до розовых жарких пятен.
Они пили с Маквилленом кофе на открытой веранде, слушая, как в кустах вьющихся роз поет невидимая птица. Маквиллен был бодр, разговорчив, сверкал ослепительно белой рубашкой, влажными расчесанными волосами.
– Спал как убитый! Вчера было столько переживаний, столько впечатлений! Вот тебе и ловля бабочек! Мне казалось, я гнался за сатиром, заглянул в сачок, а там советский десантный корабль! – Он засмеялся, жизнелюбивый, красивый, умеющий наслаждаться маленьким глотком горячего кофе, пением утренней птицы, зрелищем стального корабля на светлой океанской воде.
Белосельцев вслушивался в интонации его сочного голоса, надеясь уловить слабый надтреснутый звук. Свидетельство бессонной ночи, проведенной в составлении агентурного донесения, в поисках способа передать его в отдаленный центр, оповестить командиров «Буффало» о высадке советской морской пехоты под прикрытием танков и корабельных орудий. Но голос был мелодичен и свеж, как у певца, умеющего управлять дыханием и звуком.
– Ты знаешь, Виктор, я не могу избавиться от неловкого чувства. Здесь, в Анголе, идет война. В ней участвует моя страна, моя армия, мое правительство. В ней также участвует твоя страна, твоя армия, твой флот. И мы с тобой невольно становимся участниками этой войны, симпатизируем каждый своей стороне. Но я этого не хочу. Я отношусь к тебе как к другу, не вижу в тебе противника. Там, в Луанде, во время ночного банкета, когда стреляли в Сэма Нуйому, я страшно за тебя испугался. Этот проклятый бармен мог всадить в тебя пулю, и я бы этого себе никогда не простил. Вчера, на дороге, когда люди в масках напали на нас, хотели нас захватить, я стрелял в них, как в моих и твоих врагов, хотя я знал, что это были военные нашей армии. Я заметил у тебя за поясом пистолет, воспользовался им и стрелял в них, защищая тебя и меня.
– Я тебя понимаю, Ричард. Я испытываю нечто подобное. Здесь, в Анголе, ты находишься в тылу неприятеля. Тебя окружают противники. За тобой наблюдают, следят, не верят тебе. Я вчера убеждал моих военных друзей, с которыми ты познакомился, что ты мой друг, мирный коммерсант, интеллектуал, знаток африканской культуры. Что ты никакого отношения не имеешь к тому злосчастному покушению на веранде. Что вчерашнее нападение разведчиков из «Буффало» было простым совпадением, и я видел, как ты разрядил обойму, защищая себя и меня. Но только с большим трудом мне удалось их убедить, и они взяли тебя на побережье, позволили присутствовать при десантировании.
– Спасибо, Виктор. Дружба двух людей выше, чем война двух государств.
Птица пела в кустах красной розы, с посвистыванием, с нежными переливами. Белосельцеву хотелось ее увидеть. Посмотреть на ее оперение, на клюв, на дрожащее от звука горлышко. Сравнить с лесными русскими птицами. Но она была не видна. Он подумал, что никогда ее не увидит. Запомнятся только нежные посвисты в утреннем воздухе и яркие розы.
– Куда мы теперь отправимся? На какие поляны? – Маквиллен слушал птицу, и было видно, что он испытывает наслаждение от утренней свежести, чистого белья, вкусного кофе. – Быть может, в национальный парк Бикуар, на берег Кунене? Мы найдем там редкие виды папильонид, которых нет даже в моей коллекции.
– К сожалению, эту поездку придется отложить. Сегодня вечером я срочно уезжаю из Лубанго вместе с Сэмом Нуйомой. Настало время моей журналистской работы.
– Разве Сэм Нуйома в Лубанго? – удивился Маквиллен, и Белосельцев уловил давно ожидаемый, едва различимый звук в мелодичном баритоне Маквиллена, как если бы в глубине рояля дрогнула и сфальшивила перетянутая настройщиком струна. – Разве не ты мне сказал, что он укатил на юг?
– Не я, кто-то другой. На самом деле он эти дни оставался в Лубанго. Теперь он приглашает меня посетить базовый партизанский район, лагеря, места обучения. Может быть, мне позволят принять участие в операции. В переходе намибийской границы.
– Могу только сожалеть. – Маквиллен выглядел искренне огорченным. – Твоя профессия связана с риском. Чтобы написать, ты должен увидеть. Мой инстинкт охотника находит утоление в погоне за бабочками. Твой же требует дополнительных впечатлений, связанных с войной.
– Ты прав, я уже отравлен, не могу без этих впечатлений. В них азарт, ожидание ярких зрелищ, риск и чувство опасности. И что-то еще, связанное с больным предчувствием. Будто прощаешься со своими милыми, раскаиваешься, просишь прощения. Это очень тонкое, мало кому известное чувство. Только тем, кто отправляется на войну.
– Мне оно незнакомо. Я коммерсант. Мой азарт, мой риск совершенно в ином. Хотя и я подвергаюсь опасности. Вчерашнее столкновение на дороге тому подтверждение. Путешествие на юг рискованно. Нужны особые меры охраны, скрытность. Как вы едете?
– Ничего толком не знаю. Только то, что выезжаем в ночь, на красном «Форде». Почему именно красный? Могли бы на сером или зеленом, в целях маскировки.
– В знак особого к тебе уважения! Советских возят только в красных машинах! – Он засмеялся, радуясь своей шутке. Голос его был сочный, бархатистый, в нем пропала фальшивая, надтреснутая нота, растворилась в рокочущих звуках.
Белосельцев был удовлетворен. Утечка была сделана. Просочилась в сознание Маквиллена. Так искусственное, созданное в лаборатории кровяное тельце впрыскивается в кровотоки. Смешивается с другими, бесчисленными. Исчезает в жарких течениях, в гуле красных рек. Двигается по невидимым протокам и руслам, омывает сердце и мозг, просачивается сквозь крохотные капилляры. Закупоривает сосудик. Приводит к кровоизлиянию, инфаркту.
– Я не военный, хотя и пишу о войне. Военным движет желание победить, одолеть, возвыситься над поверженным врагом, – философствовал Белосельцев, исподволь подготавливая вторую утечку. – Мною движет острое любопытство, познание. Мирная жизнь таинственна, спрятана в оболочку, в кожу. Война вспарывает кожу, открываются внутренности. Ты начинаешь понимать, как устроено сердце, легкие, печень. Ты их можешь коснуться рукой. И они вздрагивают от твоего прикосновения.
– Ты рассуждаешь, как студент медицинского факультета. – Маквиллен улыбался, глядя остановившимися глазами в удаленную точку, быть может, на сверкание росинки. – В тебе вообще есть что-то от студента, ученика. Некая наивность и вера. Быть может, это нас с тобой и сближает. Вера в то, что в конце концов мы можем научиться смыслу жизни. Оболочка, в которую прячется жизнь, распадется, и откроется ее содержимое. Наш дух томится в познании.
Они сидели среди утренних роз. В душистом теплом воздухе веяли синие волокна, словно плавал сладкий дым от сгоревшей листвы.
– Не знаю, как сложится моя жизнь, как долго я проживу. Если мне суждено дожить до старости, я сяду писать книгу обо всем, что видел. О земле, на которой бушевали войны, которая была расколота на части, и одна часть хотела улететь от другой, как луна. О человеческих страданиях, о расстрелах и пытках, о горящих деревнях и разгромленных городах. И о божественной, таинственной красоте, среди которой протекает бытие одержимого враждой человечества. О природе, одинаково великолепной в России, в Афганистане или Анголе. О храмах, прославляющих Бога, в Кампучии, Италии или Ливане. О драгоценности каждого мгновения, отпущенного нам в жизни. В моей книге я расскажу о нашей встрече. О том, как мы смотрели на тунцов, вылетающих из лагуны в Луанде. Как вместе гнались за бабочкой, прорываясь сквозь
