затворил дверь, оставив Белосельцева среди огромных апартаментов.
Все было знакомо. Дубовые панели, смуглые от старинных табаков. Тяжелые диваны, продавленные грузом тяжелых лет. Огромный стол, истертый донесениями трех поколений разведки. Высокая люстра с желтизной усталого стекла. Просторное окно, занавешенное недвижной тканью, напоминавшей стальную плиту. Белосельцев, ожидая Чекиста, медленно пересек кабинет, ступая по клавишам паркета, издававшим чуть слышные скрипы старого клавесина. Отдернул штору. Площадь ударила в дребезжащее стекло ревом толпы, моторами, мегафонным стенанием, вспышками света. Голова памятника была близко от окна – бронзовый затылок, ворот шинели. Дальше – размытые огни Москвы, рубины Кремлевских звезд, окруженных розовым паром, словно они медленно испарялись в синий московский мрак.
Толпа, окружавшая памятник, неохотно раздвигалась. В прогал вдавливались два тяжелых колесных крана грязно-желтого цвета и пожарная машина, от которой во все стороны летели фиолетовые, истерические вспышки.
– Добрый вечер, Виктор Андреевич. – Белосельцев оглянулся и увидел Чекиста. Тот вошел бесшумно, приблизился к окну. Остановился, не подавая руки. Лишь сильнее отдернул штору, чтобы ничто не мешало великолепному зрелищу площади. – Извините, что заставил ждать.
– Я искал с вами встречи… Звонил… Хотел доложить результаты… Хотел получить разъяснения…
– Все знаю. Не было возможности вас принять. Теперь она появилась. Угадываю ваши вопросы. Угадываю ваше недоумение. Вы правы, операция «Ливанский кедр», которую вы помогли реализовать, имела абсолютно иные цели, нежели те, о которых я вам сказал. Вы действовали, исходя из одних представлений, совпадавших с вашими ценностями, но достигнутые результаты реализовали иную концепцию, вам неизвестную. Так часто бывает в разведке.
– Но эта концепция связана с разрушением строя, с концом государства, с крахом советской системы! – Белосельцев издал тихий стон, понимая, как страшно его обманули.
– Вы правы. В недрах концепции «Ливанский кедр» лежала задача демонтировать строй и сломать систему, свернуть тупиковый вектор истории, разрушив неэффективные социальные формы, в которых остановилось развитие.
Белосельцев ошеломленно смотрел на Чекиста, успевая сквозь панику помраченного разума заметить происшедшие в нем перемены. Не было и в помине маленького, тихого человечка, похожего на фарфоровую статуэтку с нежным румянцем и круглыми глазами младенца. Черты легионера и римлянина, поразившие Белосельцева в их последнюю встречу, еще больше усилились. Чекист вырос, раздался в плечах, увеличились формы носа и лба, властно выдвинулся подбородок, мощные морщины пролегли вдоль щек. Казалось, тело его привыкло к доспехам в далеких галльских походах. Голова носила тяжелый шлем. Морщины напоминали шрамы от ударов меча. Взгляд, взиравший на площадь, был утомлен видом горящих столиц, разрушенных крепостей, павших империй. И вся его стать была статью победителя, стоящего на триумфальной колеснице, за которой бежали скованные цепью враги.
Краны с двух сторон приблизились к памятнику. Медленно, как длинные стволы, из них выдвигались желтые стрелы. Приближались к бронзовой, воздетой вверх голове. Туда же, из недр красной пожарной машины, словно легкий трепещущий стебель, тянулась узкая лестница. Толпа умолкла, следила, как в ветреном небе к голове исполина сходились стальные конструкции, словно норовили ударить в лоб.
– Схема, которую вы нарисовали «Рэнд корпорейшн», фиксировала наличие двух центров власти. – Чекист спокойно взирал на площадь, как взирают с горы на осажденную крепость, которая должна пасть. – Первый, одряхлевший и усталый, олицетворенный Президентом СССР, Меченым, как его называют в народе. И Второй, агрессивный, набирающий силу, олицетворенный Президентом России, Истуканом. Распад Советского Союза, запрещение Компартии, свертывание коммунизма, как вы правильно рассудили, все это предполагало передачу полномочий от Первого ко Второму. Для этого нужно было встряхнуть ситуацию, создать на несколько дней конституционный хаос, породить краткосрочное безвластие и во время этой паузы передать власть от Первого ко Второму. – Чекист умолк, ожидая, пока Белосельцев усвоит высказанные мысли. Так умолкает человек, кинувший камень в глубокий колодец, ожидая услышать тихий удар о дно. – ГКЧП, созданный при участии Первого, чтобы устранить конкурента, Второго, стал нелегитимным, как только от него отрекся Первый. Дряблый и слабовольный, он решил это сделать, получив от Второго гарантию сохранения власти. Второй был готов дать эту ложную гарантию, убедившись, что не будет штурма Белого дома и его не арестуют. Эту стратегическую информацию в виде двух маленьких писем вы передали Второму и Первому. ГКЧП был отсечен от законно избранного Президента СССР, стал незаконным и попал в тюрьму. Второй, получив свободу рук, при отсутствии в Москве Первого, взял управление страной, замкнул на себя силовые структуры, и теперь, обладая полнотой власти в стране, произведет демонтаж СССР, уничтожение советской системы, свертывание коммунистического проекта, существовавшего семьдесят лет. Операция «Ливанский кедр», в ее технической части, была разработана в недрах КГБ, а вы, Виктор Андреевич, стали инструментом ее реализации…
Площадь радостно гудела, свистела. По хрупкой серебристой лестнице, по легчайшим черточкам взбирался человек. Освещенный прожекторами, цепкий, осторожный, он карабкался в небо, приближаясь к памятнику. Был на уровне его живота, там, где у живого Дзержинского под шинелью был затянут ремень, заправлена солдатская гимнастерка и болела язва желудка, заработанная во время ночных допросов. Человек взбирался на памятник, напоминая гравюру Доре, где лилипут по лестнице карабкается на спящего Гулливера. Белосельцев отрешенно подумал, что этот человек имеет имя, судьбу, которая сделала его в этот вечер вершителем истории, но он будет забыт, как и те, что разрушили Александрийский маяк.
– Почему, скажите, выбор пал на меня? – спросил Белосельцев с тем отрешенным любопытством, с которым, быть может, излетевшая из тела душа смотрит на мертвую плоть, столько лет служившую ей домом. – Почему я?
– Вы ближе всех подошли к истине. Действовали не слепо, а с уверенностью в том, что воплощается ваш замысел, устраняются угаданные вами угрозы. И лишь малая коррекция, крохотная, неизвестная вам деталь привели к обратным результатам. Никто другой не смог бы столь тонко обмануться. Внести в грубую, вульгарную схему утонченный интеллектуализм и жертвенную достоверность. – Чекист был холодно любезен и откровенен, как если бы Белосельцеву предстоял расстрел. – Однако есть и другая, более глубокая причина, отчего выбор пал на вас. Ваше досье, которое мы тщательно изучали, ваши психические и мировоззренческие характеристики показали нам, что вы незаменимы…
Дзержинский стоял на высокой тумбе со связанными руками, а над ним возвышалась желтая виселица, с которой медленно опускался трос. Было видно, как сочно блестит металлический крюк, как вибрирует тонкая лестница. Маленький человечек упорно двигался ввысь, освещенный прожектором, под восторженные клики толпы. Теперь он был на уровне выпуклой бронзовой груди, где у живого Дзержинского под шинелью был карман гимнастерки, лежал партбилет и тлела чахотка. Вторая стрела медленно двигалась в небе, очерчивая дугу. Из нее начинал опускаться второй крюк, словно приговоренного ожидали сразу две петли, две виселицы, и он будет дважды повешен.
– Ваше сознание восприимчиво к мифам. Из разрозненных явлений жизни оно создает мифологический образ, помещая в сердцевину мифа мистическое ожидание чуда. Вы религиозно и страстно воспринимаете миф, с помощью которого эмпирические случайности мира превращаются в ослепительную метафору. В поэтическую метафору, а не в унылую данность начинает верить человечество, воскрешая в себе первобытные представления о замысле Божьем, о замысле истории, о величественном законе развития. Такими мифами движется история. Миф об обетованной Земле. Миф о совершенном государстве. Миф о христианском рае. Миф о коммунизме. Человечеству предлагается миф, в котором оно начинает жить век или тысячу лет. Движется, обманывается, ожидает обещанного чуда, а потом разочаровывается и принимает другой миф, который уже готов, опускается на человечество как сон, взамен исчезнувшего. История – игра мифов, игра великих обманов, игра иллюзий, в которых пребывает человечество, отделенное от истины своей предрасположенностью к мифам. Истина лишь на краткий миг может сверкнуть на стыке двух мифов. И горе тому, кто успеет ее разглядеть. Он сойдет с ума, начнет реветь как раненый вепрь, не умея выговорить то, что ему привиделось. Я изучал ваши агентурные донесения, ваши аналитические записки, ваши дневники и журналистские статьи, а также ваши ранние прозаические произведения, которые вы написали до прихода в разведку. Я понял вашу предрасположенность к мифу. Специально для вас создал миф о красном смысле, о бессмертии. Вы уверовали в него и действовали как заколдованный, в недрах волшебной метафоры, что и обеспечило успех операции…
