Плужников вышел на Воробьевы горы не через мост, а вокруг Университета, сквозь старые корявые яблони, помнящие сталинскую весну, когда из белых цветов поднималось восхитительное розовое диво с золотым шпилем, и рабочекрестьянские дети, прижимая к груди учебники физики и математики, торопились на занятия, чтобы стать учеными и космонавтами, о чем и свидетельствуют барельефы на станциях метрополитена.
Плужников благополучно прокрался сквозь засады спецслужб и вышел на открытое место, недалеко от бетонной площадки, куда должен был водрузиться поднебесный исполин. На площадке завершались последние приготовления. Огромные болты закрепят стопы исполина, удерживая его на случай сильного ветра. Разъемные электрокабели соединятся с розетками, размещенными в пятках великана, снабжая энергией громадное тулово. Системы мобильной телефонной связи, телевизионные коммуникации превратят колоссальную скульптуру в сверхмощную антенну, связывающую воедино все человечество, которое столько тысячелетий мечтало о своем единстве и теперь соединялось в своем поклонении Царю Мира. Плужников видел издалека, как двигаются нескончаемые толпы, взрываются фонтаны света, мечутся по облакам лучи лазеров, летают в небесах перламутровые бабочки, и множество светящихся существ – светляков, сверчков, божьих коровок, кузнечиков, богомолов, – прозрачных и пульсирующих светом, проходят нарядными колоннами, прославляя чудный миг торжества. И все замерли, приумолкли, когда на реке, в млечном зареве, возник великан, переставляя столпы своих ног, сваливая с плеч ртутное варево тумана, медных испарений, непрерывно текущих зеленоватых ручьев электросварки. Над ним, прикрывая от возможных атак из Космоса, носился челнок «Колумбия», то и дело сбрасывая на Москву шаровые молнии.
Плужников почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Обернулся, перед ним стоял Сокол: все так же красив и строен, в легкой кожаной куртке, без шапки, с золотистыми, коротко подстриженными волосами.
– Смотрел, как ты пробираешься… Отвлек этих сук от тебя… Что, пришел полюбоваться, как всем нам приходит каюк? Как Россию-матушку закрывают и опечатывают?
– Вроде бы нет таких печатей, чтобы на Россию навесить…
– А вон, людям печать зверя на лоб поставили, – кивнул Сокол на гуляющие толпы, где у каждого на лбу переливалась крохотная многоцветная росинка.
– Зверек безобидный, морская свинка… Бензинчиком протер, и сотрется… Есть посерьезней забота…
– Никак ты его хочешь уделать? – Сокол смотрел, как вдали, похожий на туманный огненный смерч, приближается по реке медный колосс.
– Думал, он один заявится… Не рассчитывал, по правде сказать, на «Колумбию»…
– «Колумбию» возьму на себя! Ты занимайся болваном, а я полечу в небеса! Я же – Сокол! – спортсмен повел молодыми плечами, словно пробовал под курткой крылья. – В селе, где матушка моя похоронена, они хотят кладбище заровнять, навезти кенгуру и жирафов и устроить сафари-парк! Устрою им в небе сафари!..
– Недооцениваешь силу противника… Скорость «Колумбии» в шесть раз превышает скорость звука, маневренность как у ласточки, бортовое вооружение – лазерные орудия, электромагнитные пушки, плазменные гранатометы, система дальнего сенсорного обнаружения, и главное – система ложных целей «Дух тьмы». С ее помощью Америка потопила мой подводный крейсер вместе со всем экипажем… Как одолеешь такое?
– Но я же – сталинский сокол! – ответил футболист, всматриваясь в крылатое, перепончатое чудище, парившее над Москвой, роняющее из зубатого клюва огненный шары. – Ты, Сережа, бей этого болвана наотмашь! А я у этой поганой вороны перья повыщиплю! – сказал, прижал к бедрам руки, которые превратились в отточенные серебристые крылья, оттолкнулся от земли и прянул в ночное московское небо, исчезая среди вспышек салюта.
Между тем истукан приблизился к Воробьевым горам, накатив такую волну, что она ударила в арену «Лужников», повредив стены и купол; стал медленно выбредать на сушу, ставя громадные ступни, под которыми рушился берег, хрустели прибрежные деревья; тупо и мощно пошел вверх, проламывая просеку в голых липах, подымая, как из бездны, свою хрустальную огнедышащую голову; вышел, жутко сияя, весь в заклепках, сварных швах, в медных доспехах, из которых, в местах сочленений, текла мутная эмульсия, сыпались искры, валил млечный пар; встал на бетонную площадку, которая застонала от тяжести; топчась на месте, медленно развернулся выпуклой грудью к Москве, сферообразными ягодицами к Университету; вращал поднебесной головой, из глазниц которой неслись в бесконечность снопы жестокого света. И на эти лучи, как на свет маяка, тянулись народы.
Люди, заполонившие площадку, поначалу в страхе отпрянули, когда великан выбредал на вершину. Но потом, когда поднебесная громада установилась на бетонном подножье, раздавив вслепую целую колону божьих коровок, торопившихся присягнуть Царю Мира, – люди пришли в себя. Пали ниц, поползли к истукану, не подымая глаз, жадно хватая с земли, из расставленных мисок, вкусную еду, – холодцы, отбивные, заливную рыбу, макароны с кетчупом, котлеты по-киевски, а также долму, люля-кебаб, чахохбили, хинкали, которые щедро пожертвовали многочисленные рестораны, принадлежащие певцу Вахтангу Кикабидзе. Люди ползли, хватали ртами вкусные лакомства, славили могучего владыку. В небе, среди подсвеченных акварелью туч, носилась «Колумбия», высыпая из клюва ворохи конфетти, веселые пыхающие шутихи, выхаркивала на Москву разноцветные серпантины и звуки нового гимна, куда бессмертный гимнописец, сочинявший когда-то басни про животных, вставил такие слова: Славься, Америка, наша держава, Ты поглотила великую Русь! Славьтесь лягушка, мышонок и жаба, Славься веселый и лапчатый гусь!
Томас Доу, сидевший за штурвалом «Колумбии», любовался с высоты покоренной Москвой. Особенно прекрасен был Кремль с озаренными соборами, золотыми луковицами, окруженный алой стеной, подле которой расцветал фантастический, как и сама русская непредсказуемая душа, собор Василия Блаженного. Еще ему нравился Новодевичий монастырь, напоминавший жемчужную россыпь, которую хотелось собрать и ссыпать в карман. Он разглядел Триумфальную арку с квадригой, у которой любил прогуливаться, тайно, по заданию разведки, навещая Москву, мечтая о дне, когда под сводами арки пройдут головные подразделения армии НАТО и московский градоначальник вынесет ему на бархатной подушке символические ключи от столицы.
Он ощутил сильный удар, прокатившийся по корпусу челнока, от которого на секунду вырубились системы слежения, лишь мог угадать, что удар был нанесен сверху. Выглядывая сквозь жароупорные стекла кабины, успел разглядеть стремительную серебристую птицу, раскрывшую серповидные крылья, победно сверкнувшую золотым круглым глазом.
Удар был столь силен, что его ощутили сидевшие в салоне главы «восьмерки». Не надеясь на русское хлебосольство и гостеприимство, они, на всякий случай, подкреплялись. От сильного толчка Берлускони
