инкрустированная трость.
Красная капелька блуждала в крови, издавая тончайший звук страдания. Напоминала о себе. Была чужда всему остальному телу. Просилась на свободу.
Он верил, что эта крохотная огненная частица залетела в его род из другой галактики, вела происхождение от пришельцев, от небожителей. Влилась в его давнишнюю прародительницу, как дождь Зевса влился в Данаю. С тех пор передавалась из поколения в поколение, сводила с ума, побуждала к безрассудному бунту, неистовой страсти, беспричинной ненависти. Его дед, прорубивший окровавленной саблей путь на вершину советской власти, был отравлен этой незримой частицей. Передал ее внуку. И покуда семя иной галактики будет блуждать в лабиринтах рода, носители этой частицы станут изумлять своей свирепой неуемной энергией, непомерной тоской, разрушительной страстью и ненавистью.
Ему казалось, что он ведет свою родословную не от воронежских хлебопашцев, а от древнего вольного племени, появившегося в ковыльных степях среди скифских курганов. Боевой отряд аргонавтов сбился с пути, блуждал в ковылях и протоках, остановился на ночлег в стойбище полудиких туземцев. Греческий воин, сбросив шлем и доспехи, увлек на походное ложе молодую дикарку.
Он вел свою родословную от богов и героев. Его волновали меандры и свастики на кромках сосудов и амфор. Колесницы с длинноносыми воинами, мускулистые бегуны и атлеты – изящные рисунки на разбитых греческих вазах – будили таинственное родство. Он был среди них под стенами Трои. Плыл по зеленым волнам под песнопение сирен. Зевс брал в жены сестру, населяя Олимп богами. Елена была синонимом античной любви, ради которой рушились царства, тысячи кораблей бороздили пенное море, сражались и гибли народы.
Он мыслил себя среди героев Эллады и Рима. Был легионером Цезаря, добивал коротким мечом поверженного галла, наслаждался пожаром Рима. Он видел в фашистской Германии всплеск эллинизма, торжество героев и воинов. Шел вместе с ними среди развалин Европы, парил с парашютным десантом над акрополем, вместе с отрядом СС уходил в Гималаи отыскивать священный ковчег. В час сумерек, когда боги покидали Германию, вместе с фюрером приставлял к виску вороненое дуло 'вальтера'. Сталин возрождал эллинизм. Строил колоннады и пантеоны, украшал города античными статуями. Из сермяжных крестьян, унылых батраков и рабочих взращивал гвардию, аристократию духа, великолепное племя героев. Суворовцем Саблин учил историю, языки, танцевал на балах мазурку, обожал кремлевского Цезаря. Готовил себя к карьере дипломата и воина. Мерзкий мужлан, бездарный аграрий затоптал сталинизм. Забросал навозом античные мозаики и фрески, сверг с пьедесталов статуи, вместо дуба и лавра вплетал в венки кукурузные початки. Он ненавидел Хрущева религиозной ненавистью. Лысый руководитель страны был для него космогоническим воплощением зла.
Теперь он затравленно бродил по Роттердаму, как Персей по лабиринту, только без спасительной волшебной нити в руках.
Он попал в пустое пространство, где стеклянные химеры отступили, открывая больше места дождю и снегу. В туманной пустоте двигалось, вращалось, странно и великолепно сияло загадочное стальное диво. Вначале Саблин решил, что это машина, совершающая нержавеющими элементами сложные траектории. Однако рядом не было видно результатов этих неустанных усилий. И он понял, что перед ним кинетическая скульптура, воплощение современной европейской эстетики, явление пластической моды, сменившей бронзовых уродов с вырванными животами и чреслами на абстрактную машину в форме вечного двигателя.
Подошел к скульптуре. Поднял лицо. Завороженно смотрел. Скульптура состояла из огромной стальной плиты, зеркально отшлифованной, посаженной на оси, шарниры, воздетой в высоту на металлической штанге. Невидимый привод заставлял плиту совершать вращения в разных плоскостях, направлениях, вокруг разных осей. Эти вращения, колебания, перевертывания не поддавались закону. Не повторяли друг друга. Состояли из бесчисленных пируэтов, парений, падений, когда сияющий слиток взлетал ввысь, на мгновение замирал, охваченный белым блеском, рушился всей мощью к земле, пугая зрителя, останавливался у него над головой. А потом его косо сносило. Плита отворачивала, показывая отточенные кромки и грани. Она напоминала огромного неутомимого акробата, совершающего кувырки и кульбиты. Летательный аппарат, демонстрирующий 'свечи' и виражи. Фантастическую 'качалку', выдавливающую из земли нефть. Эта белая масса стали завораживала, пугала, восхищала. Саблин чувствовал создаваемый скульптурой ветер, ждал, когда сияние наполнит глаза тусклым тяжелым серебром.
Это был идол. Абстрактный бог, разрушивший привычные формы, растолкавший химерическое стеклянное пространство. Из света, чистейшего металла, в непредсказуемых кружениях – он был созвучен переживаниям Саблина. Это было его божество, его идол. Среди бесконечных колебаний, неуловимых смешений, разрушая закономерности мира, не подвластный логике, опровергая математические построения и физические константы, этот идол поджидал его, чтобы на мгновение занять в воздухе не предсказуемое геометрией положение. И тогда где-то под сияющей плитой, среди блистающих осей обнаружится крохотная скважина – путь в иной, внепространственный, мир, в чистейшую абстракцию, где отсутствуют формы, исчезает власть времени, кончается изнурительная определенность. Он нырнет в эту скважину, превращаясь в восхитительное 'ничто'. Стальное божество замкнет за ним таинственный вход, отсекая от дурного, отвратительного скопища, именуемого человечеством.
Не мигая смотрел на скульптуру. Следил за стальными дугами, радиусами, спиралями, отыскивая желанный путь. Чувствовал, как складывается комбинация из тысячи цифр, открывающая доступ в сейф. Его тело стало гибким и чутким. Мышцы стиснулись, готовые к броску. Глаза сузились и лучились. Он был похож на тигра, готового броситься в пылающий обруч. Алая частица звучала в нем, словно пружина катапульты, готовой швырнуть его в бесконечность.
Ему показалось, что момент настал. Сияющая плита описала иероглиф, вознеслась, повернулась вокруг оси. Под ней в тени что-то таинственно замерцало. Саблин сделался гибким и длинным, похожим на ныряльщика.
Плита тяжко обрушилась, рухнула ему на голову, накрыла литым блеском. Он понял, что обманулся. Не было никакого отверстия. Бездушная машина была выставлена здесь для обмана, чтобы одурачить, вовлечь в бессмысленные колебания. Став рабом машинного идола, он простоит здесь всю жизнь. Превратится в дряхлого, покрытого струпьями старика и все будет смотреть на волшебные колебания, бессмысленные вензеля, не дождавшись обещанного чуда.
Его охватило бешенство. Он ненавидел эту дурацкую машину. Ненавидел город, поставивший в своем центре этот абсурдный механизм. Ненавидел мир, вовлеченный в абсурд, не способный к героическому порыву и подвигу, накликал на него беду. Накликал хищные машины 'люфтваффе' с крестами и суровыми беспощадными летчиками. 'Летающие крепости', идущие эшелонами над раскормленными городами. Чтобы по всей земле расцвели пышные пионы взрывов, встали на рыхлых ногах атомные розовые сыроежки, поплыли по небу ядовитые медузы. Чтобы смерчи раскрутили планету в обратную сторону, сожгли и обуглили. И среди пепельной земли стояло стальное чудище, вращалась сияющая плита, совершая бесконечные спирали и дуги.
Саблин захохотал. Сначала тихо, потом все громче, до хрипящего кашля. Погрозил скульптуре кулаком. Полицейский в блестящем плаще, с дубинкой, удивленно на него оглянулся.
