Мы имеем дело с горсткой запуганных и не всегда талантливых художников, каждый из которых состоит на учете если не в КГБ, то в психушке.
– Мишель, когда в социальной жизни прохладно или холодно, когда в политике лед и снег, тогда эпидемия сумасшествия подморожена, безумцы прячутся в подвалах, на чердаках, в загаженных коммунальных квартирах. Но как только наступает оттепель и все начинает таять, течь, вонять, разлагаться, то сумасшедшие размножаются с необычайной скоростью, проникают во все слои общества, заражают огромные массы людей. Сталин понимал опасность сумасшедших. Он построил для них ГУЛАГ, своеобразный Рай сумасшедших. Чтобы дать им занятие, он заставлял их рыть каналы. Цивилизацию Марса погубили расплодившиеся сумасшедшие, которые перестали рыть каналы. ГУЛАГ, этот сталинский Рай сумасшедших, где апостолом Петром был поставлен Лаврентий Берия, ангелами служили охранники, серафимы и херувимы были исполнителями приговоров, пускавшими неисправимым безумцам пулю в затылок, тем самым приобщая мучеников к лику сумасшедших святых. Над архитектурой ГУЛАГа работали лучшие архитекторы страны – Жолтовский, братья Веснины, Щусев. Павильоны ВДНХ с их изумительными колоннами, фризами и фронтонами были прообразом концентрационного Рая, задуманного Сталиным для спасения Родины.
Коробейников не мог понять, шутит ли Саблин в своей обычной жестокой манере или говорит серьезно, обнаруживая глубинную патологию, которая облекалась им в поэтическую форму, в непрестанную, возбуждающую его игру.
Они проходили здание Консерватории, которое всегда тайно тревожило и волновало Коробейникова. Было вместилищем музыкальных бурь, симфонических ураганов, в которые превратились бушевавшие некогда войны и революции, человеческие взлеты и грехопадения. Эта музыка, как синие грозовые тучи, копилась под потолками здания, среди портретов великих композиторов, мерцая ртутными проблесками, рокоча потаенными громами. Еще один изящный полонез, взлет смычка, удар в костяную клавишу, и тучи вырвутся из окон Консерватории, наполнят мир яростью ожившей истории.
– Дорогой Рудольф, ваши оригинальные образы мешают увидеть в сталинских репрессиях результат внутрипартийной борьбы, столкновение разных концепций развития. Вы кладете начало новой отрасли знаний – психиатрическому обществоведению, – осторожно возражал Коробейников.
– Гитлер и Сталин – два великих психиатра, определивших симптомы мировой шизофрении и ее носителей – евреев. Они взяли на себя великую миссию исцеления зараженного человечества и построили грандиозные клиники – концлагеря в Германии и ГУЛАГ в России. Санитары в черной форме СС, братья милосердия в синих околышках НКВД отделяли этот химерический параноидальный народ от остальных народов, изолировали его, проводили радикальный курс лечения под наблюдением медиков Гиммлера и Берия. Газификация евреев – это вершина углеводородной энергетики. Празднования майских и октябрьских торжеств в ГУЛАГе с массовыми расстрелами заключенных под звуки 'Интернационала' – это и есть истинный театр Мейерхольда, в котором сам он играл роль полосатого зэка. Однако евреи, используя магические методики, которые мы только что наблюдали на Малой Бронной, из газовых камер умудрились воздействовать на медицинский персонал. Инфицировали Гитлера и Сталина и умертвили их, что привело к свертыванию оздоровительной, в масштабах планеты, операции. Сумасшедшие уцелели, свили осиные гнезда на чердаках и в подвалах. В урочный час вылетят из укрытий и насмерть изжалят все человечество. Вы наблюдали, как я слегка потревожил осиную семью. Повторяю, Мишель, Советский Союз будет уничтожен не бомбардировщиками 'Б-52', не ракетами 'Атлас', а будет изжален вылетевшими из гнезд сумасшедшими евреями, отравлен их смертельными иудейскими ядами.
Впереди, в узком прогале улицы, начинало розоветь и желтеть, словно там завершался город и открывалось небо с розовой и желтой зарей. Это были кремлевская стена и нежный янтарный дворец, с детства вызывавшие у Коробейникова предвкушение чуда, которое он воплощал в восторженных рисунках: красная зубчатая стена, огромные звезды и желтый дворец с наличниками, похожими на белые кружевные воротники, словно их вынули из бабушкиного сундука.
– Ваше мировоззрение, Рудольф, делает вас одиноким. Могу представить, сколько разочарований вы испытали, пытаясь найти в людях отклик.
– Вы единственный, Мишель, с кем я могу говорить, рассчитывая на душевный отклик. В мире царит такая пошлость и скука, что иногда просыпаюсь ночами от этой скуки, которая темнее тьмы кромешной. Жизнь кажется склепом, где давно истлел покойник, какой-нибудь величественный камергер или фельдмаршал, выигрывавший великие сражения, составлявший блистательную славу империи, и теперь в его могиле поселилась тихая бесцветная плесень. Просыпаюсь и ненавижу этот пошлый город, который хочется поджечь со всех сторон и, как Нерон, наблюдать из окон его испепеление. Ненавижу этот тупой, утоленный своей животностью народ, который дружно хрюкает у корыта величиной в шестую часть суши. Народ, который отказался от своих князей, царей, праведников, великих мыслителей и духовидцев и сотворил себе кумиров из двух Павликов – Павлика Морозова и Павлика Корчагина. Народ, состоящий из сплошных Павликов, одни из которых уродливые калеки и паралитики, а другие предатели отцов. Ненавижу…
Этот жаркий, как спирт, наполненный синим пламенем выдох совпал с моментом, когда они выходили на Манежную площадь, всегда вызывавшую у Коробейникова благоговение и религиозное любование. Женственная, благородная белизна Манежа, величественная царственная громада Кремля, гордая красота Дворца с огромной пустотой и свежестью площади. Сладкий ветер осени выдувал из полуоблетевшего Александровского сада сиреневые и голубые листья, делавшие красное островерхое здание Исторического музея туманно-фиолетовым. Гостиница 'Москва' закрывала площадь от остального города, создавая незанятое пространство, в котором чему-то было уготовано свершиться. Это несовершившееся, предстоящее будущее, в ожидании которого торжественно замерли великолепные строения, порождало в душе предчувствие грядущей великолепной истории, свидетелем и участником которой станет и он, Коробейников. Жестокая мизантропия Саблина казалась неопасной и выспренней среди этого великолепного, надежного ансамбля.
– С этим чувством нелегко жить, Рудольф. Такая ненависть, если она не находит выход в действии, может привести к разрыву сердца.
– Вы правы, Мишель. Я готов перевести мою ненависть в действие. Признаюсь, в часы ночной бессонницы я обдумываю способы убийства Брежнева и членов Политбюро. Мои ночи напоминают теракты. С пистолетом за пазухой прокрадываюсь на правительственный прием в Кремль, и когда генсек произносит поздравительный тост, я подбегаю к его столу и в упор стреляю из пистолета в пиджак с наградными колодками. Или добываю заряд динамита, закладываю фугас по маршруту правительственного кортежа и подрываю, когда черный лимузин проносится мимо Поклонной горы. Или исследую вентиляционные люки и воздухозаборники Кремлевского дворца, где проходят партийные съезды. Дожидаюсь, когда вся партийная сволочь сойдется в зале. Залезаю на крышу и вбрасываю в люк капсулы с газом 'Циклон'. Газ мгновенно наполняет помещение, и все эти рабочие и колхозники, прерывая аплодисменты, валятся в кресла, и на губах у них выступает зеленая пена. А весь президиум с секретарями ЦК и членами Политбюро начинает дергаться в припадке, и у них из ноздрей и ушей выталкиваются зловонные ядовитые пузыри. Лежат, как отравленные крысы, и над ними – статуя Ленина работы скульптора Меркулова…
Они шли вдоль белых великолепных колонн Большого театра, над которыми в нежно-голубых небесах мчалась неистовая квадрига, и Аполлон, черный, как эфиоп, натягивал невидимые вожжи, готовый
