– Миша!.. – услышал Коробейников. Обернулся. К ним подходил архитектор Шмелев, издалека радостно улыбался.
20
Скуластое степное лицо Шмелева было смуглым и аскетичным, каким оно бывает у кочевников, проводящих время в седле среди белесых казахстанских просторов. Рука, что он подал Коробейникову, была натружена постоянными работами по дереву и металлу, которые он предпринимал, завершая архитектурный макет. Он был полон энергии, как всякий одержимый творец, чье открытие находило долгожданное признание.
– Это Рудольф Саблин. – Коробейников знакомил их, радуясь появлению друга, положившего предел изнурительному общению с непредсказуемым спутником.
– Разумеется, я слышал о вас. Мишель мне много рассказывал, – оживился Саблин, милый, радушный, с фиолетовой астрой в петлице, пуская в ход все свое обаяние, будто это не он только что с помертвелым лицом, голубоватыми каплями пота был готов упасть в обморок. – Ваши проекты, как я их понимаю, порывают с архитектурой прошлого, неподвижной и омертвелой, как раковина, куда прячется пугливый моллюск. Эта архитектура ГУЛАГа, с античными портиками или готическими шпилями, куда властители во все века загоняли рабов, из которых по большей части состоит человечество. Вы же своими летающими городами, которые собираются в фантастические соцветия в любой части света, а потом, словно одуванчики, разлетаются во все концы земли, создаете архитектуру свободных людей, порываете с историческим рабством. Ибо движение в пространстве есть признак свободы, которая в конце концов обеспечит движение во времени.
Шмелев удивленно и радостно воззрился на Саблина, так что его монгольские глаза стали шире, тонкие морщины расправились, открыв тончайшие светлые линии незагорелой кожи. Саблин безошибочно угадал в Шмелеве его чувствительный нерв, тронул его, мгновенно располагая к себе одержимого футуролога. Коробейников в который раз испугался прозорливости Саблина, делающей других людей беззащитными перед его жестокими выдумками.
– Вы абсолютно правы. Это архитектура свободных людей, порывающих с зависимостью от природы, переносящих свою судьбу из стихийной природы в управляемую историю, а историю подчиняющие одной- единственной цели – преодолению смерти. Мои Города Будущего создаются для бессмертного человечества. Являются воплощением Земного Рая, который провозгласил коммунизм. Удивительно, как вы, столь мало зная о проекте, так точно его истолковали.
– Я внимательно прочитал статью, которую написал о вас Мишель. Изучил вашу философию. Это философия духовного централизма, в центре которой вы поместили себя со своими уникальными знаниями, с непрерывно возрастаемым опытом, куда включены пространства, исторические эпохи, философские и религиозные школы, тенденции современной цивилизации. Вы с вашей идеей свободы и есть тенденция цивилизации. Как и Мишель, вы являетесь редким примером свободного самодостаточного человека, вокруг которого, словно кольца Сатурна, располагаются бесконечные картины мира. Когда-нибудь мы трое поселимся в ваших городах-одуванчиках и полетим в бесконечные просторы Вселенной, бессмертные и безгрешные, навсегда порывая с косностью, несовершенством, греховной земной природой.
Синие глаза Саблина счастливо сияли, и было неясно, восторгается ли он учением Шмелева или тонко над ним иронизирует. Шмелев, не привыкший к столь полному и быстрому пониманию, изнуренный противодействием скептиков, недружелюбных коллег, неумных и непросвещенных чиновников, был благодарен Саблину, испытывал к нему полное доверие.
– Мой централизм смотрится таковым лишь извне, – торопился он пояснить. – В центре, в сердцевине ядра, в его сверхплотной огненной точке происходит преломление внешней Вселенной во внутреннюю. В нежность, в любовь, в молитвенное созерцание, которое сопряжено с вечной женственностью, с Берегиней, Богородицей, Хранительницей Мира. Я говорю о Шурочке, – обратился Шмелев к Коробейникову, который с мучительной тревогой следил за тем, как льстивый и тонкий Саблин располагает к себе Шмелева. – Это ей посвятил я мои открытия. Она является хозяйкой моего Города Будущего. Ее изображение будет послано мной в другие миры, как благая весть о совершенном земном человечестве. Я приглашаю вас к себе в мастерскую, – повернулся он к Саблину. – Покажу вам проект в том виде, в каком его отправят на всемирную выставку в Осако. Представляешь, – он благодарно схватил Коробейникова за локоть, – поразительные сдвиги! Что ни день, ко мне в мастерскую приезжают академики, министры, крупные чиновники. Проект наконец заметили. Хотят сделать центральным экспонатом в советском павильоне.
Они прошли в каменную арку, пересекли улицу 25-го Октября и углубились в тесные кварталы складов, торговых хранилищ, угрюмых нагромождений, напоминавших вырытые в песчанике пещеры с темными углублениями, зловонными сквозняками, запущенными и загроможденными проходами, из которых тянуло склепом и тленом.
– Мне уже поступило предложение от Военно-Морского флота, – рассказывал на ходу Шмелев. – Они планируют обитаемые лаборатории на дне Ледовитого океана, где будут исследоваться гидрология, рельеф океанского дна, направление подводных течений. Как я понимаю, это предпосылка для размещения ракетных установок на дне океана. Шурочка мечтала побывать в Арктике, вероятно, мы с ней скоро поедем…
Они дошли до мастерской. Знакомая дверь в подвал выкрашена малиновой краской. Яркая голубая кайма. Возле замка в дубовую дверь врезана лопатка авиационной турбины. Остатки купеческого замка тщательно очищены, смазаны маслом, глянцевито чернеют.
– А еще ко мне обратились из Министерства геологии. В Каракумах, на золотых приисках, они хотят построить современный город, способный функционировать в пекле пустыни. Предстоит поездка. Шурочка будет счастлива увидеть пустыню…
Он отомкнул запор, стал спускаться по каменным ступеням в глубину подвала, откуда доносилась изумительная космическая музыка, будто в центре земли реяли бестелесные духи.
– Осторожно, не оступитесь, – обращался он к Коробейникову и Саблину. – Наверное, Шурочка пришла раньше меня. Я вас сейчас познакомлю…
Они спустились в подвал, миновали рабочую комнату, заваленную планшетами, красками, столярными инструментами. Вошли в основное помещение, где находился подиум с макетом Города Будущего. Казалось, божественная музыка изливается из бесконечной Вселенной, где реют бестелесные магнитные поля, дуют солнечные ветры, брызгают пучки космических лучей. Магическая сфера на подиуме вращалась, посылая на своды и овальные выступы стоцветные слайды тропических зарослей, лазурных бабочек, африканских масок. Город Будущего, состоящий из золотых чаш, хрупких соцветий, воздушных прозрачных зонтиков, колыхался, трепетал, готов был вспорхнуть и лететь. На подиуме, среди скользящих изображений, лежала голая Шурочка, страшно и бесстыдно расставив ноги, поддерживая их руками под коленками. На ней, вращая тощими ягодицами, двигался Павлуша, мотал стриженым затылком. Изображение ажурного папоротника на его спине казалось татуировкой.
