сложные, а иногда и сверхсложные явления, к которым относятся общественные процессы. У вас же, в отличие от меня, развит противоположный дар. Ваша образность и метафоричность – это уникальная способность синтезировать, соединять несоединимое, выстраивать иерархию явлений. Этот дар очень редкий. Полагаю, что Марк, у которого удивительное чутье на таланты, собирается использовать вашу уникальную способность.
– Вам знакомы мои тексты? – заинтересованно спросил Коробейников.
– Ваш последний очерк об авианосце великолепен. Вы пишете о машинах и механизмах как о живых существах. Одушевление машины – это огромная философская задача, которой занималось русское искусство начала века, но потом, к сожалению, с этим рассталось. Сегодня военные инженеры вплотную заняты проблемой 'человек-машина', решая ее в интересах боя. Вы же одушевляете и очеловечиваете технику, как язычники одушевляли камень, воду, дерево, находя в них живую душу.
– Самая сложная, сконструированная человеком машина – это государство, не так ли? – Коробейников чувствовал неординарность собеседника, глубину его познаний, сходство своих и его представлений. – Мегамашина государства начинает выдавливать из себя человека, утрачивает человеческое и духовное, и тогда возникает опасный конфликт. Государство начинает давить и угнетать человека до той поры, пока человек не взбунтуется и не разрушит сконструированную им мегамашину. Мы с Марком до вашего прихода как раз обсуждали эту тему.
– Именно это и объединяет всех, кто сюда приходит. Одушевление советской мегамашины, которая начинает ветшать и черстветь. Возвращение ей духа творчества. Кстати, быть может, вам будет интересно. Я имею возможность просматривать американские газеты. Так вот, ваш очерк о Тихоокеанском флоте был отмечен в 'Нью-Йорк таймс'. Во время слушаний в Конгрессе один конгрессмен, кажется от штата Айова, заявил, что Коробейников, рассказавший о тайнах океанической стратегии СССР, никакой не журналист, а начальник советской военно-морской разведки.
– Ну это слишком, – засмеялся Коробейников, польщенный похвалами.
– Ваш дар – это ресурс государства. Его надо использовать, как используют бомбардировщик новой конструкции, – засмеялся в ответ Андрей, милый, изящный и дружелюбный.
В прихожей зазвонили. Зазвучали голоса, шарканье ног. Марк кого-то обнимал, помогал раздеться. В гостиную вошли сразу двое, удивившие Коробейникова своим несходством, разительным внешним несоответствием. Первым появился прихрамывающий, начинавший полнеть человек в носках, который оставил туфли в прихожей, но не воспользовался мягкой домашней обувью. Он был лысоват, некрасив. Лицо простецкое, деревенское, нос картошкой, губы оттопырены, из-под вздернутых бровок смотрели маленькие, умные, настороженно-хитрые глазки. Он был в неудобном, мешковатом костюме, с жилеткой, из которой выглядывало выпуклое сытое брюшко. Поклонился с порога, зорко, с любопытством осмотрев Коробейникова, просеменил к креслу, тяжело плюхнулся, скрестив ноги в сморщенных носках. Следом возник изящный худой человек с утонченным смуглым лицом, большим кавказским носом, гибкими чувственными губами, на которых играла надменная ироничная улыбка. Он был в дорогом, прекрасно сшитом костюме, в начищенных дорогих штиблетах, грудь его украшал щегольской шелковый галстук с золотой булавкой. Он изящно поклонился, осторожно и грациозно проследовал к креслу, опустился, положив ногу на ногу, доставая из кармана пачку заморских сигарет. Марк подошел к ним, продолжая что-то выспрашивать, а Коробейников, как и в прошлое посещение, обратился к Андрею за разъяснением:
– Кто сии джентльмены?
– Первый, в носках, колченогий – восходящая звезда идеологии. Работник идеологического отдела ЦК Исаков, по прозвищу 'Хромой бес'. Казалось бы, простой деревенский мужик, а прочитал лекцию в Колумбийском, университете, которая вызвала восторг американской профессуры. Очень коварен и вероломен. Второй – членкор Академии наук Гришиани, технократ и управленец, ратующий за новые формы управления производством, подобные тем, что используются на автомобильных конвейерах Форда. Говорят, большой любитель дам, превращающий свой роскошный рабочий кабинет в будуар.
– Тоже своеобразный конвейер, – заметил Коробейников, отдавая должное лаконичным исчерпывающим характеристикам собеседника, который как будто бы заглядывал в миниатюрную картотеку с досье на членов 'кружка'.
Опять зазвучал звонок. Марк пошел открывать, а Андрей приветливо и услужливо наполнил тяжелые стаканы золотистым скотчем. Ухватил щипчиками и метнул кусочки льда. Отнес стаканы Исакову и Гришиани. Передал Коробейникову литой, с золотистым напитком, стакан, источавший горьковатый обжигающий дух.
В гостиной появились двое. Маленький, круглый человечек с безбровым, бабьим лицом, без всякого намека на щетину, с малиновыми яблочками щек, детски голубыми глазами и пунцовыми губками-бантиками, которые, казалось, сосали вкусную карамельку. И бодрый, с твердым носом, решительными яркими глазами мужчина, свежий, промытый, с целлулоидным отливом, большими ладонями, которые он потирал, издавая шелестящий горячий звук, словно добывал огонь трением. Оба здоровались, усаживались, с благодарностью принимали от Андрея стаканы с выпивкой, заглядывали в какую-то брошюру, которую подсовывал им Марк.
– А кто эти двое? Один напоминает умного скопца, а другой – умелого фокусника. – Коробейников, уже сблизившись с Андреем, позволил себе легкую иронию, которая была воспринята.
– Этот скопец, который не нуждается в бритве, – Заметин, работающий на стыке Центрального Комитета и Министерства иностранных дел. Усилил свое влияние после пражских событий, которые заранее предсказывал. Второй – доктор Миазов, получивший доступ к геморроям, предстательным железам и астматическим легким высшего кремлевского руководства. Практикует методы тибетской медицины, приглашая для диагностики экстрасенсов. Говорят, обладает даром гипноза и телекинеза. К его ладоням прилипают предметы различной величины и веса, в том числе и сделанные из драгоценных металлов.
Коробейников тихо засмеялся, оценив эти утонченные характеристики.
Все сидели, отпивая из стаканов, закусывая аппетитными бутербродиками. Радовались тому, что удалось сменить рабочие кабинеты на красивую гостиную с удобным диваном и креслами, располагавшими к необязательным дружеским излияниям.
– Думаю, какой же я молодец, что выкроил в сентябре две недельки и смотался в свою ярославскую деревню на завершение грибного сезона, – ласково мигая масленистыми карими глазками, произнес Исаков. Сильно окая, с наслаждением вытянул ноги в носках, предаваясь сладостным воспоминаниям. – У нас в этом году грибов тьма. Косой коси. Ставишь под елку корзину, походишь вокруг минут пятнадцать, и уж, глянь, наполовину полна. Красноголовики бархатные, замшевые, крепенькие, как добры молодцы. Боровики богатыри, один к одному. Рыжики – сломаешь, к губам поднесешь, поцеловать хочется. У нас на сенокосах, помню, мой дядя Прохор рыжики солил. Возьмет, сорвет лист лесной смороды. На него, как на тарелочку, положит шляпку гриба. Посыплет щедро солью и другим листом смороды накроет. Кладет гриб под сенной лежак в балагане, где ночуют косцы. Утром встал, достал гриб и ешь. Объедение – аромат лесной дух. Раз в
