Коробейников наслаждался законченностью образа утонченного гедониста, которого можно было писать прямо с натуры. Умное надменно-ироничное лицо кавказца, покрытое бронзовым загаром, выдавало в нем эстета, знатока философских учений, умеющего среди грубой, наскучившей реальности совершать редчайшие, Доступные немногим открытия, делающие жизнь чередой непрерывных развлечений, удовольствий, услад, добытых ценою усилий, денег, а иногда – преступлений. Он напоминал искателя приключений, какими изобиловали итальянские города во времена Казановы. Художник, дуэлянт, неистощимый любовник и тайный агент, который, выйдя из дамского будуара, еще пахнущий духами, с незастегнутым камзолом, мог обрядиться в сутану иезуита и с папским посланием отправиться на другой конец света. Он источал ядовитую привлекательность, как отравленный клинок, предчувствующий упругость жаркой разрезаемой плоти.
– А что господин Лучиано? – как бы невзначай поинтересовался Марк. – Успел он что-нибудь сообщить среди застолий, спектаклей марионеток, прогулок на яхте 'Святая Лукреция'?
– Он передал мне выдержки из секретного доклада Римского клуба, посвященного возможностям реформировать советскую экономику по образцу западной. Назвал имена наших экономистов, политиков и технических экспертов, с кем бы они хотели иметь дело. Сказал, что в клубе существует понимание громадных трудностей, сопутствующих такой перестройке. Что она потребует своеобразного 'Плана Маршалла' для России. Необходимо время, чтобы среди советской элиты сформировался слой, готовый начать перестройку.
– Если вам не трудно, подготовьте краткий отчет о поездке. Разумеется, в одном экземпляре, – сухо, с начальствующей интонацией произнес Марк и тут же изменил тон на дружественный, обволакивающе- комплиментарный. – И какова же была культурная программа на яхте? Я помню, там есть замечательный бар, выложенный мрамором из какого-то храма, принадлежащего крито-микенской культуре.
– Меня развлекали ночной рыбалкой с подсветкой моря. С палубы вывесили огромный аметистовый светильник, который озарял воду на большую глубину. На его лучи всплывали морские твари, огромные усатые рыбины, громадные жемчужные медузы. Мерещилось, вот-вот увижу зеленые волосы прекрасной наяды, ее голые блестящие плечи и обнаженную грудь. Я закинул удочку и вытащил небольшого розового осьминога. Он сорвался с крючка и упал на палубу, завивая кольцами свои щупальца. Матрос поднял его и ударил о палубу. До сих пор слышу этот хрустящий, сочный, хлюпающий звук, лишающий осьминога жизни.
Коробейников лишь догадывался, что из этой московской гостиной тянутся тайные нити в мир, где существуют неназванные Центры, безымянные клубы и общества, в которых заседают неведомые миру люди, чьи имена не значатся в списках президентов и премьер-министров, богатых банкиров и могущественных промышленников. Их власть над миром сильнее власти денег, разведок и армий. Зиждется на древнем неписаном договоре, передаваемом из поколения в поколение, из эпохи в эпоху, где действует магический ритуал, каббалистический символ, таинственная шпага, тихо шуршащая мантия. И все, кто собрался в этой уютной гостиной, узнают друг друга по тайному знаку, по тихому поклону, по скрещенным пальцам, по положению разъятых ступней. И он, Коробейников, введенный в этот круг, не должен ли так же, как Исаков, соединить стопы пятками и широко раздвинуть мыски? Или, как Заметин, сплести пальцы на левой руке в странное троеперстие, изображающее единство воздуха, воды и огня?
– Мы, конечно, люди простецкие. Охотимся не на осьминогов, а все больше на кабанов и лосей. Никакого там бара из родосского мрамора, а просто избушка бревенчатая, водочка охлажденная. Никаких там мидий или устриц, а сковородку на угли шмяк, кровь кабанью налил, лучок покрошил и ешь, пальчики облизывай, стаканчик успевай подымать. – Заметин, разыгрывая простака, крутил фарфоровой головкой без всяких признаков бороды, с яблочками румянца, голубыми, моргающими, как у китайского болванчика, глазками.
– Да, ведь вы же ездили с маршалом Гречко на лосиную охоту в Завидово, – подхватил Марк, обращая все свое внимание на Заметина и словно забывая о предыдущем собеседнике. – Ну что маршал, хорошо стреляет? Я слышал, у него стало катастрофически падать зрение? – Марк оглянулся на присутствующего здесь кремлевского медика Миазова, давая понять, откуда у него сведения о здоровье министра обороны.
– Стреляет в очках с двумя окулярами. А может, просто на звук. Егеря поставили его на первый номер, так что бык прямо на него вышел. Маршал в него из карабина три пули всадил. Подошел к лосю, открыл ему мертвый глаз и долго всматривался. 'У лосей, – говорит, – человечьи глаза. И слез много'. Сел в телегу, на которую тушу взвалили. 'Чтобы греться', – прижался к лосю и грелся, пока в быке тепло оставалось. Егеря на дворе свежевали зверя, печень и сердце из него доставали, мы с маршалом на бильярде играли. В двойных окулярах, а шары кладет без промаха, как снайпер.
Заметин производил впечатление человека, использующего свои жизненные силы для какой-то одной, напряженной, всепоглощающей цели, так что этих витальных сил не хватало на пигмент глаз, волосяной покров, гемоглобин щек, а все они шли на поддержание мыслительной функции. Его простецкая манера держаться была маскировкой, под которой скрывалась точная, осторожная, проницательная натура, поднаторевшая в рискованных политических комбинациях, где неосторожный, шаг, неверный контакт, неправильно истолкованный намек стоил репутации, карьеры, а быть может, и жизни.
– А как вел себя на охоте адмирал Вудроф? – поинтересовался Марк.
– Мы уединились с ним в беседке и обсудили некоторые аспекты прекращения гонки вооружений. В переговорном процессе важна достоверность данных о числе ракет и боеголовок у каждого из противников. А эту достоверность может подтвердить только разведка. Экспертная группа, состоящая из разведчиков обеих сторон, будет гарантией честного ведения переговоров. Адмирал употребил важный термин – 'конвергенция разведок'. Как я его понял, клуб объединенных разведок мог бы явиться неформальным органом, под патронажем которого могли бы вестись переговоры о конвергенции политической. Там, где бессильны публичные политики и набившие оскомину идеологи, эффективно разведывательное сообщество.
– Это сверхважно, – взволнованно произнес Марк Солим. – Об этой встрече немедленно должен узнать Юрий Владимирович.
– Я уже направил Андропову запись разговора с Вудрофом.
Коробейников, не понимая всей сути услышанного, прозревал устройство невидимого механизма, когда неповоротливые, громадные массивы явлений – тяжеловесные армии, упрятанные в шахты ракеты, неуклюжая, ведущаяся из года в год пропаганда, сеющая недоверие и страх, – приводятся в движение негромко сказанным словом, тайной встречей, брошенным вскользь намеком. Слабые, умело приложенные силы поворачивают громадные колеса истории, сдвигают материки, перемещают границы. В этой уютной московской гостиной находится невидимый пульт, на который жмут бесшумные тихие пальцы. От этих осторожных нажатий корабль истории меняет курс на ничтожные доли градуса, приплывая в конце концов совсем в другой порт. Заметин, похожий на фарфорового болванчика, мог значить для истории больше, чем генералы ракетных войск, подводные лодки новейших проектов или локальный конфликт.
– Ну а что нам ждать от 'лаборатории бессмертия'? – Марк Солим обратился к доктору Миазову, который
