негасимого света.
Соня Ки, как и в ночь потери девственности, махала деревянным веслом, но теперь в ее взмахах была сила и страсть созревшей женщины. Она отгоняла еловой лопастью сонмы духов, спускала их вниз по течению, давая возможность отцу досказать свой северный миф.
— Когда порошок «мак», данный мне «Черным квадратом» кончился, и голова моя уменьшилась до размера глиняного горшка, а третья нога отсохла, и вместо нее болтался сморщенный гриб-поганка, я понял, какое горе я принес моему стойбищу и моему народу. «Черный квадрат» пригнал на наши земли множество железных собак, волков, медведей, оленей, птиц с гудящими слепнями и стрекозами. Он прогнал нас с оленьих пастбищ, завладел нашими угодьями, осушил озеро Серульпо и вырастил на его месте огромные черные деревья, которые питались черным молоком и становились все выше и выше. Он разрушил наше стойбище, разломал бильярд, увез в плен наш свободолюбивый народ, который почти весь вымер вдали от родимых мхов и лишайников, лишь некоторые сумели в неволе продолжить свой род. Он построил на месте нашего стойбища огромные стеклянные чумы, где горели разноцветные солнца и били волшебные бубны, под звуки которых белые люди танцевали ночи и дни. Рожденных в плену наших детей они оковывали волшебными кольцами, которые лишали их воли, делали покорными и бессильными. Они разучились пасти оленей, охотиться и добывать рыбу. Приходили из тундры к стеклянным чумам, вымаливая объедки у белых людей. Трех моих сыновей «Черный квадрат» взял в свое стойбище, поставил шаманами в услужении духов, которые запрещают ношение амулетов, колдовство на звериной крови, полет верхом на весле при свете синей луны. Мою любимую дочь Соню Ки он отправил в страну, где чумы уходят за облака и половина людей белого, а половина черного цвета, у одних лосиные головы, а у других собачьи хвосты, и все они говорят на языке злых духов, несущих людям беду. И вот я умираю на берегу Большой Реки, и плачу от мысли, что сгубил мой народ, и в Долине Мертвых Рыб никто не назовет меня шаманом…
Стрижайло упивался красотой первобытного повествования, ужасался безднам, которые раскрывал ему старик, исповедующий культ живой и мертвой природы. Но помимо восхищения и трепета у него возникало предчувствие, что старый шаман передает ему свое нечеловеческое знание, вкладывает ему в руки инструмент, которым станет пользоваться среди опасных хитросплетений политики, как шаман управлялся с бубном, острогой и веслом среди первозданной природы.
Соня Ки, израсходовав остаток сил, прибегла к последнему средству, — набрала в рот настой из мухоморов, веточек вереска и волчьей ягоды, брызгала на духов, которые недовольно чихали, терли лисьи глаза и носы мохнатыми лапками, позволяя старику завершить свою печальную повесть.
— Я ждал твоего прихода несколько лет. Знаю, что ты обладаешь силой менять ход вещей, повергать сильных и возносить слабых, ибо в тебе поселились духи из подземного чума, сообщают тебе знание и могущество. Ты должен совершить благодеяние моему народу, за что получишь благодарность от моей дочери Сони Ки. Вот тебе оленья шкура, где я завещал озеро Серульпо белому человеку по имени «Желудок нерпы». Отнеси его в свое стойбище и передай истинному владельцу. Пусть отнимет у «Черного квадрата» обманом захваченные земли. Вернет на них наш народ, построит для него множество биллиардных, и каждому вновь рожденному подарит амулет в виде утки, оленя, муксуна, сделанный из волшебной смолы, именуемой «целлулоид», — с этими словами старик вытянул из-под головы свернутую оленью шкуру, желтую, как пергамент, на которой были начертаны письмена и красовались две неполных луны, пронзенные острогой. — Теперь я выполнил мой долг. Выкурю последнюю трубку жизни. Дочь, поднеси мне Огонь Вечных Снов.
Соня Ки несколько раз ударила один о другой два речных камня. Искры посыпались на клочок сухого мха. Затеплился огонек. Соня на ладони поднесла фитилек отцу, и тот закурил от тлеющего огонька глиняную трубку с пахучим зельем. Лежал на шкурах, вдыхая дурман прожитой жизни, который струйками зеленоватого дыма утекал вверх, туманил отверстие в потолке.
Погасла трубка, погасла жизнь старика. Шаман лежал недвижим. Духи гладили его цепкими лапками, проверяли пульс на запястье и шее, заворачивали в оленьи шкуры.
Стрижайло и Соня Ки вынесли легкое тело из чума и понесли к берегу, где на отмели качалась лодка, выстланная мхом, украшенная звериными хвостами и птичьими перьями. Уложили шамана на шкуры, на душистые травы, на ветки карликовых берез. Не забыли снабдить в дорогу накуренной, прокопченной трубкой, ломтем оленьего мяса, вяленой рыбой. Оттолкнули лодку, и она мягко поплыла по течению, и было видно, как возвышается над бортами худое лицо старика, его сложенные костлявые руки. Плеснула рыба, с криком пролетела гагара. Лодка удалялась в сияющий разлив, и над ней, едва ощутимые, летели духи, увлекая челн с шаманом в Долину Мертвых Рыб, — сумрачную недвижную заводь, где белыми брюхами вверх лежали мертвые муксуны, осетры и белуги. И старый шаман, достигнув безмолвного омута, пойдет над мертвыми рыбами, не касаясь воды.
Стрижайло не мог скрыть волнения. Его взволновала не эпическая кончина старика, а рулон пергамента с неполными лунами, насаженными на острогу. Это было смертельное оружие, направленное в сердце Маковского. Возмездие, которое искупит мгновения раболепного страха и жалкого безволия, когда он, Стрижайло, словно карлик, задирал голову туда, где выше облаков и гусиных стай, ужасное, будто «черная дыра» Вселенной, зияло лицо магната, рокотал громоподобный голос, выкликая полные ненасытной гордыни слова о Человеко-Боге. Кожаный свиток, который Стрижайло передаст «Желудку нерпы», поразит в самую сердцевину «Черный квадрат», и тот побелеет, как альбинос.
Так думал Стрижайло, провожая в разлив усопшего шамана. Между тем, Соня Ки готовилась исполнить последнюю просьбу отца и вознаградить Стрижайло. Сбросила с плечей обрывок рыболовной сети и предстала во всей упоительной белизне, состоящая из млечных окружностей, словно несколько лун, больших и малых, подплыли одна к другой, создав подобье женщины. Большая луна лица. Две груди, словно млечные луны, в легкой розовой дымке. Окруженный лунным свечением круглый живот. Маленькие, круглые, с золотистым отливом, луны колен. Она взяла Стрижайло за руку, потянула его на холм, поросший сочными травами.
— Быстрее, — торопила она, помогая ему избавиться от излишних рубашки и брюк. — Сделай мне лунное затмение.
Он упал на нее, и это напоминало высадку американца Армстронга на Луну. Погрузился в мягкий лунный грунт и начал совершать большие скачки, как если бы и впрямь на него воздействовало не земное, а лунное притяжение. Иногда он взлетал столь высоко, что она обхватывала его ногами, не давая улететь, вдавливала в поясницу пятки с такой силой, что у него перехватывало дыхание. Он проводил исследование загадочного спутника земли со всей тщательностью и упорством астронавта, — направлял свой щуп в глубокий кратер, брал пробы в толще и на поверхности, подробнейшим образом исследовал Море Дождей, которое с земли казалось силуэтом лошади, запряженной в телегу, а на деле было пленительным, трепещущим животом с темным углублением пупка.
Луна лица кусала его. Луны грудей брызгали млечной влагой. Большая луна живота погружала его в дышащую мякоть, и он был готов превратиться в тень на сверкающей белизне, чтобы астрономы с изумлением разглядывали его в телескоп. Луны колен больно сжимали бока, и он не знал, какой из лун отдать предпочтение, в какую вонзить заостренный флагшток со звездно-полосатым флагом.
Неожиданно Соня Ки сбросила его с себя, повернулась спиной, упираясь локтями и коленями в землю. Он увидел ее спину и ягодицы, сплошь покрытые отпечатками трав, на которых она только что возлежала. Их обилие, утонченный рисунок восхитили его. Это напоминало гербарий, возвращало в детство, когда, любознательный и усердный, он собирал по заданию любимой учительницы свою первую коллекцию. Отпечатки на лопатках и ягодицах Сони Ки умиляли его. Он не давал им померкнуть, делал все, что было в его силах, дабы узоры и линии оставались рельефными, не погасли на розово-белой спине.
Здесь были изящные отпечатки осоки и ее цветущих метелок. Резной и прелестный папоротник с мохнатой нераспустившейся почкой. Мелкие и твердые листья брусники с завязями ягод. Крохотные листики карликовой березы и ее робкие веточки. Береза покрупнее, чьи изогнутые ветви и наивные свисающие сережки выдавали вид «плакучего» дерева. Были отпечатки хвойных растений. Можжевельника с пушистыми иглами. Елки с высоким прямым стволом и раскидистыми лапами, которые отпечатались вместе с сидящей белкой и проворной сойкой. Огромная раскидистая сосна оттиснула свою пышную хвою вместе с гнездом полярной совы, из которого выглядывала глазастая недоверчивая птица с мохнатыми ушами и загнутым клювом. Здесь были представлены лиственные деревья, — липа, ясень и клен вместе дятлами и
