скорость. Она стукнула бампером в стеклянные переборки, осыпала стекла и застряла, не достав до вторых стеклянных дверей.
– Разгоняй сильнее!.. Хрен с ней, с кабиной!.. Вломи с разгона!.. – ревела толпа. Водитель азартно крутанул баранку, попятился, вывел машину из-под козырька. Казак Мороз кричал, разгонял людей, освобождал пространство для таранного удара.
Красная шапочка гранатометчика ярко выделялась на темной стене. Стеклянные окна второго и третьего этажа были темны, но за ними угадывались притаившиеся люди. На противоположной стороне улицы мерцал голубоватый фасад телецентра. Белосельцев пробегал взглядом по стеклянной занавеске фасада и вдруг испуганно ощутил себя под прицелом, как бывало с ним когда-то в горных ущельях, среди бесшумных, безжизненных склонов. На льдистой стеклянной стене едва заметно чернели две крохотные открытые форточки. Оттуда, из этих почти неразличимых отверстий, тянулись к нему тончайшие линии, из зрачков, сквозь канал ствола, толщу пустого воздуха, упирались в лоб, и, казалось, меж бровей уселась живая щекочущая муха. И хотелось присесть, спрятаться за спины, уползти между ног шаркающих, переступающих людей.
– Пошел! – заревела толпа, налегая на грузовик, толкая его вперед. Машина взревела, пошла, тупо, мощно ударила сквозь расколотые двери, вышибая из них остатки стекла. С металлическим скрежетом углубилась под козырек, сминая кабину. – Дави сильней! – орала толпа.
Среди множества мелькавших картин, раскрытых в крике ртов, фотографических вспышек Белосельцев боковым зрением увидел, как гранатометчик в красном колпачке вдруг стал оседать, сползать вдоль стены. Рядом с ним на стене в сумерках вспыхнуло и тут же растаяло облачко бетона, поднятое пулей. Белосельцев не зрением, а всем пульсирующим, насыщенным живой кровью мозгом запечатлел полет снайперской пули из далекой форточки, через улицу, в гранатометчика.
– А ну еще тарань!.. – кричали водителю, который радостно и безумно махал из кабины рукой, отгоняя толпу, откатывал грузовик, готовясь к третьему тарану.
Белосельцев запрокинул голову мимо встречных взглядов толпы, ввысь, к отвесной глянцевитой стене. Сквозь стеклянный лоскутный занавес, звонко разбивая его в нескольких местах, осыпая шуршащие слюдяные осколки, протыкая стену стволами, ударили очереди – длинные, под разными углами, пульсирующие линии. Как отточенные ножницы, резанули по толпе. Белосельцев услышал хруст срезаемых, рассекаемых людей.
Несколько людей разом, почти беззвучно упали, пространство вокруг Белосельцева опустело, и в это пустое пространство под давлением толпы вталкивались другие люди, растерянно переступая через упавших. И по этим накатившимся людям из стеклянной стены ударили автоматы. Получая пули в затылки, спины, поясницы, люди валились пластами, шевелились, стонали, истошно кричали. А в них сверху, из мерцавшей стеклянной стены били красные, белые, отточенные острия, валили с грохотом, ощупывали упавших колющими скользящими трассами, находили, втыкались в бугрящиеся от боли лопатки. Рухнул длинноволосый оператор, попытался подняться, потянулся к своей телекамере. Новая очередь разрыхлила его кожаную куртку, выбила фонтанчики крови. Он упал щекой на асфальт, выпучил мертвые синие глаза, выталкивая изо рта липкую жижу.
Белосельцев, приседая и падая, разворачиваясь в падении на пятке, проехался по асфальту, вжимаясь в узкую щель между ребристым цветочным вазоном и двумя вповалку лежащими телами. Этим моментальным броском он спасся от автоматов, стрелявших через улицу, сверху, но в падении, подныривая под чье-то рыхлое недвижное тело, он ожидал удара из близких окон, из-под бетонного козырька, где застрял нелепый грузовик.
И оттуда, из темной глубины ударили красно-желтые факелы, затрепетали вокруг грузовика, ожгли наседающую толпу, животы, груди, лица. Люди валились, будто обнимали воткнутые в них штыри, пытались их выдернуть. Белосельцев близко от себя увидел Клокотова, изумленного, хватающего свою пробитую грудь, в которую продолжал погружаться тонкий пульсирующий огонь. Пятерня Клокотова, которой он хватался за грудь, была без двух пальцев, оторванных пулями, в груди, словно просверленная дрелью, лохматилась черная дыра. Все с тем же изумленным лицом Клокотов рухнул навзничь, его согнутая в колене нога помоталась, распрямилась, опала.
Белосельцев испытывал ужас, беспомощность, непонимание, ненависть, панику, преодолевая все это инстинктом военного человека, который моментально схватывает всю многомерную, смертельно опасную действительность, выбирая в ней одну-единственную, спасительную для жизни возможность. Она состояла в том, чтобы не шевелиться, прижаться головой к ребристой бетонной вазе, заслонявшей от стреляющей стеклянной стены, а остальным телом вплотную приникнуть к двум, уже мертвым людям, из-под которых вытекала какая-то бесцветная, прозрачная жидкость.
Кругом кричали, визжали, бежали врассыпную, роняли плакаты, шапки, сумки. Поскальзывались, получали пули в кости и мякоть, ползли, волоча перебитые ноги, пытались избежать секущих искрящих ножниц, выпасть из огненного фокуса, куда сходились долбящие пунктиры огня. Улица будто покрылась раскаленной плазмой. От бетонных плит отлетали ломкие, под разными углами, траектории.
Семеня на каблуках, бежала молодая кричащая женщина, тянула за собой упиравшегося мальчика. Она упала, уродливо заголяя толстые ноги. Мальчик попытался ее поднять. Он хватал ее руки, голову, а потом, отброшенный невидимой, ударившей в него силой, опрокинулся и замер.
Молодой гибкий парень по-кошачьи катался на земле, уклоняясь от попадавших в асфальт пуль. Обманывал стрелка, откатывался от места, куда тотчас вонзалась пуля. Стрелок угадал его хитрость, переждал, и когда комок мускулов, хрящей и костей перекатился в сторону, вонзил в цель накаленную иглу. Убитый парень разом расслабил свои сжатые мускулы, опал, словно из него вышел воздух, плоско растянулся на асфальте.
Бородатый старик в брезентовом плаще ковылял, косолапил, а потом упал на костлявые колени, уперся руками в землю, медленно стал клониться, пытаясь коснуться лбом асфальта, как молящийся на коврике мусульманин. Не коснулся, бесформенно завалился набок.
Здоровенный мужчина в бушлате и пластмассовой каске полз, волоча несгибавшуюся ногу в черном сапоге. Казалось, он тянет за собой бревно. Кругом него в сумерках летали красные ядовитые светлячки, искрили фиолетовые огоньки, как при электросварке.
Мелькнула мгновенная мысль – кинуться к Клокотову, вытащить живого или мертвого из-под огня. Но там, где тот лежал, воздух расщеплялся на множество гаснущих атомов, искрило множество бенгальских огней, и двигаться туда было безумием и смертью.
Среди грохота автоматов, хлопающих из подствольников гранат, среди воя и шарканья разбегавшейся толпы Белосельцев, побеждая свой ужас, высчитывал, высматривал, выискивал способ спастись и выжить.
Он отмерил длительность огневых налетов. Зафиксировал паузы, во время которых автоматы молчали, стрелки перезаряжали опустошенные магазины. Отметил темные пустоты, куда не впивались огненные трассы, где не лежали вповалку трупы. Дождался краткой, в несколько секунд, передышки, метнулся из-под бетонной вазы, оттолкнулся ногой от вялого мягкого трупа, перескакивая в едином броске смертоносный прогал. У самой его головы, просекая со свистом воздух, ударила и пролетела мимо очередь.
Он уклонялся от выстрелов, от освещенной фонарями улицы, мчался к темному, непроглядному парку, по которому, все в одну сторону, огибая черные деревья, бежали люди. Сквозь голые ветки огромная, будто натертая ртутью, сияла башня. Она торжествовала, глядя из неба на кровавое, совершаемое в ее честь жертвоприношение.
В этом молчаливом беге множества спасавшихся поодиночке людей было что-то древнее, нечеловеческое, животное, как во время наводнения или лесного пожара. Вместе со всеми Белосельцев бежал, шуршал по траве, спасался от источника смертельной опасности, которая управляла его волей, работающим в беге сердцем. Это сходство с животными, вид торжествующей поднебесной башни остановили его. За спиной продолжали стрелять. Зачехленные, в масках, стрелки, похожие на чертей, расстреливали из автоматов людей. Там лежал его друг с дырой в груди. Там лежал длинноволосый оператор. Корчились и истекали кровью раненые. А он, Белосельцев, ожидавший эту бойню, не сумевший ее предотвратить, убегал, встраивался в молчаливый бег спасавшихся безмолвных животных.
Среди деревьев, уткнувшись в ствол, стояла заглохшая легковушка. В сумерках слабо светились ее зажженные габариты. Какой-то человек в белой рубахе подлезал под днище. Пробегая, Белосельцев узнал
