и ровного гула пожарища. Стоящий рядом Антон стал падать, и цокающий удар его шлема о камень был откликом на одинокий выстрел незримого снайпера. Сраженный боец «Альфы» лежал на камнях, напоминая длинную зеленую гусеницу с округлой глянцевитой головой.
– Ложись! – крикнул Белосельцев, дергая с силой командира «Альфы», увлекая его на землю. – Снайпер!.. Я говорил!.. Угловой дом!.. Первое слуховое окно!.. У антенны!..
Его разбуженное, мгновенно разбухшее сердце колотилось в груди. Зрачки обрели звериную зоркость, отчетливо видели балюстраду дома, слуховое окно, стрелковую ячейку и в крохотной амбразуре искру металла, солнечный рефлекс на вороненом стволе винтовки.
– Уничтожьте снайпера! – крикнул он командиру. – Убей его, суку!
– Я – Первый! Цель на проспекте!.. Угловой дом!.. Крыша!.. Слуховое окно!.. У антенны снайпер!.. Повторяю… – Командир держал у губ крохотную черную рацию. Он подавал команду колонне боевых машин. Колонна, не двигаясь, едва заметным шевелением башен откликнулась на команду. – Уничтожить!.. Из всех стволов!..
Рявкнули, харкнули пушки боевых машин. Прочертили длинные, дрожащие трассы к далекому слуховому окну. Вырубили, вырезали его, сметя кусок крыши, подняв над домом синее облако взрыва. Из распоротой кровли, из кирпичного сора выпало, стало падать руками вниз вялое тело. И пока оно падало, как матерчатая кукла, Белосельцеву казалось, что он различает горбоносое лицо еврейского снайпера.
Из машин выбежали бойцы «Альфы». Они что-то говорили своему командиру, тот им приказывал. Подняли с камней убитого Антона, побежали, неся его на руках, к машинам.
– Идем, – сказал командир.
Мимо убитого священника они прошагали к подъезду Дома Советов.
Белосельцев вел командира «Альфы» по этажам осажденного Дома. Защитники на укрепленных позициях с усталыми недоверчивыми глазами, раненые в кровавых бинтах, уложенные на носилках, проходящие депутаты со стаканами холодной воды – все рассматривали военного в сферическом, будто марсианском, шлеме. Белосельцеву казалось, он ведет по этажам инопланетянина. Показывает ему страшную земную реальность.
Охрана Руцкого, уже предупрежденная, сразу пропустила их в кабинет. Руцкой в камуфляже, с опухшими веками шагнул им навстречу. Офицер отдал ему честь.
– Товарищ генерал, полковник Сергеев явился с заданием вывести вас из Дома Советов!
– Какие гарантии того, что мы останемся живы? – сердито спросил Руцкой, не глядя на Белосельцева.
– Слово офицера-афганца. Вы отдаете приказ о сдаче оружия, мои люди гарантируют вам безопасность. К Дому Советов подъедут автобусы. Всех отвезут до ближайших станций метро.
– Вы можете доставить меня и Хасбулатова в посольство Турции?
– Нет. Но жизнь я вам гарантирую. Слово офицера-афганца, – повторил полковник.
– Оставьте нас вдвоем, – приказал Руцкой Белосельцеву. Белосельцев вышел из кабинета, присел в приемной на стул, окруженный охраной.
– Ну что, кажись, навоевались? – спросил усатый охранник, держа автомат на коленях. – Что за попугай в целлулоидном шлеме?
– «Калаш» к этому шлему приставить и расколоть его вместе с черепушкой! – зло усмехнулся другой охранник. И по этому злому смешку Белосельцев почувствовал, как измотан этот человек, как приблизился он к черте, за которой следует срыв, непредсказуемый поступок, истерика, столь хорошо известные ему, участнику коротких и бессмысленных войн, одна из которых завершается сейчас за дубовой дверью кабинета.
Дверь распахнулась. Появился Руцкой, возбужденный, с красным лицом, на котором выпукло блестели глаза, топорщились моржовые усы. В руках у него был лист бумаги.
– Возьми! – протянул он бумагу Белосельцеву. – Приказ прекратить сопротивление и сдать оружие!.. Макашов и Ачалов получат точно такие же!.. Ступай по всем постам, зачитай приказ!.. А мы, – он повернулся к командиру «Альфы», – пойдем к Хасбулатову и в зал заседаний, к депутатам!.. Вы им скажете, о чем мы договорились!
Окруженные охраной Руцкой и полковник двинулись по коридору, а Белосельцев поднес к окну лист бумаги, на котором вразмах было написано: «С целью сохранения жизней безоружных людей приказываю прекратить сопротивление и сдать оружие. Жизнь и безопасность защитников Дома Советов гарантированы. Мы выполнили наш конституционный долг, и нам не стыдно перед народом. Исполняющий обязанности Президента России Руцкой». И дальше – длинная, из зигзагов и витиеватых крючков подпись, похожая на странный больной иероглиф.
Еще одна короткая война была кончена. Он, Белосельцев, уцелел и на этой войне, чтобы испытать еще одно поражение.
Держа листок на весу, словно на нем был рассыпан невидимый бисер, Белосельцев двинулся в сумеречные коридоры, пахнущие гарью и сыростью, кислой медью и кровью, смрадом уборных и вонью истлевших одежд – запахами поражения. Нес перед собой хрупкий, с рассыпанным бисером листок.
Он передал приказ Руцкого о сдаче оружия казачьему наряду – парням в фуражках и косматых папахах, охранявших спуск к подъезду. Тут же, на носилках, перевязанный, с голым, часто вздымавшимся от дыхания животом лежал сотник Мороз. Лицо его было серым, нос заострился и посинел, борода и усы, еще недавно золотые и пышные, потускнели и полиняли, были похожи на ком рыжей пакли.
– Генерал, – сказал из носилок Мороз, глядя на Белосельцева блестящими глазами, утонувшими в костяных глазницах, – мой автомат у тебя!.. Верни!.. Пусть мои хлопцы меня пристрелят!.. Живым не отдавайте!.. Мучить будут!.. Как Тараса Бульбу сожгут!.. Пристрелите меня, Христом прошу!..
– Ладно, сотник, лежи, не греши!.. – перебил его казак в ободранной шинели, из-под которой сочно краснели лампасы. – Мы тебя вынесем, выходим!.. Еще погуляем с тобой!..
Белосельцев вышел на позицию, где на матрасах залегли автоматчики. На их рукавах краснели шевроны с бело-алой Звездой Богородицы. Вождь был среди них. Принял от Белосельцева лист с приказом. Внимательно прочитал, водя по странице глазами, и обратился к соратникам:
– Приказ подлежит исполнению. Сопротивление прекращаем. Но оружие не сдаем. Выносим на себе. Это не главный бой. Главный бой впереди, – он вернул Белосельцеву лист с приказом. Повернулся к здоровенному русобородому соратнику: – Подготовиться к отходу. Группу прорыва – к вентиляционному люку. Оружие складировать в схронах. Остальным вымыть руки, смыть смазку и пороховую гарь. Спороть шевроны. Выходим по одному. Сбор в лесу, сегодня в девятнадцать часов.
Он легко поднялся, бережно отер рукавом цевье автомата.
Белосельцев, собираясь покинуть позицию, двинулся по коридору, но его остановил Николай. Взволнованно задышал, шагая рядом:
– Я автомат не отдам!.. Буду здесь!.. До последнего патрона!.. Живым не дамся!.. Маме моей позвоните!.. Прощайте!.. Слава России!.. – Он кивнул. Не дожидаясь ответа, пошел, побежал вверх по ступенькам, где уже не было постов и защитников, а разгорался, сжирал этажи огромный, гудящий пожар.
Белосельцев не остановил его. Он нес листок, не понимая, какой его наделили ролью – благородного спасителя жизней или темного вестника поражения.
На посту, где у лифтов дежурили бойцы из «Союза офицеров», приказ Руцкого читали немолодые опрятные люди, вооруженные автоматами. Их было несколько, склонивших свои седоватые головы к листку бумаги. Первый, кто дочитал, круглоголовый крепыш, двинулся на Белосельцева, наставил на него автомат:
– Предатели!.. Опять, вашу мать, предали!.. Руцкой, вашу мать, предатель!.. Пулю в лоб, и на хуй предателя!.. Стояли и будем стоять!..
Его оттесняли от Белосельцева, пытались отобрать автомат. А он отбивался, плевался, хрипел:
– Пристрелить Руцкого, собаку!..
Белосельцев обходил посты, завалы из поломанной мебели, доты, построенные из перевернутых бронированных сейфов. Группа бритоголовых в кожаных куртках обороняла северное направление. Бритоголовые долго изучали приказ. Передавали друг другу листок. Всматривались в подпись. Вернули
