– Ты не взял деньги.
– Меня кормят бесплатно. Они меня ненавидят, все! За что? Меня!!
– Деньги, – потерянно молвила Ксения, рассыпая по линолеуму ворох синих, с желтыми разводами, бумажек. – Это рубли. Наши новые рубли. Ты богатый человек, Миша. Но это… ладно. Я смотрела телевизор. Много интересного…
Мы собрали все, что нам стало известно, и из этих осколков составили относительно полную картину. Некоторые фрагменты в ней отсутствовали, но того, что мы узнали, было достаточно.
В две тысячи третьем году Латвия, Литва и Эстония вышли из состава России и объединились в Балтийский Союз.
Через год, в две тысячи четвертом, отношения между Россией и Балтией испортились, и Союз попросился в НАТО.
В две тысячи пятом Российская Федерация нанесла ядерные удары по Риге и Вильнюсу. Сто двенадцатая воздушно-десантная дивизия захватила территорию бывшей Эстонии. Причину военного конфликта мы с Ксенией так и не выяснили.
По роковому стечению обстоятельств за два часа до бомбежки Балтийского Союза в Женеве собрались главы государств – членов НАТО. Вопрос о приеме Балтии в свою организацию они решили положительно. Юридически Российская Федерация атаковала одну из стран НАТО.
Россия вывела войска с территории Эстонии и принесла Союзу свои извинения. НАТО это не удовлетворило. В течение нескольких месяцев вся европейская часть России была занята так называемыми миротворческими силами ООН.
Вскоре состоялись внеочередные президентские выборы. К тому времени вся Россия уже была под контролем «голубых касок». Страну потрясла волна протестов и мятежей. Президентом, как ни странно, был избран молодой, малоизвестный политик, абсолютно лояльный новым властям.
Ведущую роль в управлении Россией на себя взяли Соединенные Штаты. Несмотря на то, что московское правительство было марионеточным, экономическая блокада Федерации продолжалась и набирала силу. Под давлением США от сотрудничества с Россией отказывались даже те страны, что были в нем кровно заинтересованы.
После национализации все стратегические отрасли промышленности были отданы под временное управление иностранных специалистов.
Летом две тысячи шестого патриотически настроенные офицеры подняли в Краснодарском крае мятеж, который через двадцать дней был задушен. ООН это дало повод затянуть гайки еще туже.
На сегодняшний день Российская Федерация находилась в условиях чрезвычайного положения. За год с небольшим страна оказалась отброшенной далеко назад, превратившись из сверхдержавы в колонию.
– Мы вернемся, – сказал я. – И постараемся исправить.
– Вот этого мы больше всего и боялись. Последствия любого вторжения в прошлое непредсказуемы. Его влияние со временем нарастает в геометрической прогрессии.
– Ага, нарастает. Драка в гадюшнике и десяток разбитых тачек. Чушь! Но исправлять все равно надо. Надеюсь, ты в этом не сомневаешься?
– Нет. Только ты напрасно развоевался, ты там не нужен. Хватит и одного раза.
– Я понял, в чем дело. У моей бывшей осталась машинка. Машинка – это джокер. Никакие выстрелы и даже горы трупов не сравнятся с тем, что можно сделать с ее помощью.
– Хватился! Кто же позволит твоей Алене владеть таким прибором! Давно уже забрали.
– Значит, все-таки она ее сперла?
Ксения кивнула, но как-то неопределенно, словно не мне, а своим мыслям.
– Я здесь не останусь, – заявил я со всей твердостью, на какую только был способен. – Прошу считать меня политическим беженцем.
– За тобой там охотятся.
– В две тысячи первом меня не убьют, потому что в две тысячи шестом я все еще жив.
– История обратима. Хочешь проверить, обойдется ли человечество без твоей персоны?
– Ты все равно не пойдешь без меня. Ведь это ты звонила Кнуту, тому парню, что вез меня к врачу.
– Я, – призналась Ксения.
– А теперь вопрос на засыпку. Откуда у тебя его телефончик?
Ксения покусала губу, потерла пальцами лоб, но так и не ответила.
– Не тужься. Это очевидно.
– Что же, у меня нет выбора? – Усмехнулась она.
Я хотел оставить Мефодию записку, но решил, что это не имеет смысла. Ксения открыла шкаф, чтобы убрать консервы, но оказалось, что он уже набит до отказа.
Обогнув мертвую стройку, мы вошли в лес в том же месте, откуда вышли вчера. По размокшей тропинке прохаживалась пожилая дама.
– Добрый день, Михаил Алексеевич. Воздухом подышать вышли? Это правильно.
– Всем, кого увидите, передайте…
– Ксения схватила меня за рукав, но я вывернулся и сделал два шага в сторону женщины.
– Передайте: Михаил Алексеич – подонок.
Человек редко знает день своей смерти. Еще реже ему удается перескочить через роковую дату.
Если это и случится, то никак не раньше четверга. Четверг нам был не нужен – все, из-за чего мы вернулись, пришлось на среду. А днем позже я превратился в мишень, и моя голова стала для кого-то тем заветным кружочком, за попадание в который полагается приз.
Киллеры. Это слово я услышал от Миши-младшего, но тогда не обратил на него внимания. Теперь я понял, что ни с килем, ни с килькой оно не имеет ничего общего, и в сложном причинно-следственном ребусе стало одной загадкой больше: мое собственное прошлое, кроме неизвестных мне событий, хранило еще и новый жизненный опыт.
Я опять переставил календарь в часах на две тысячи первый год, но Ксения, посмотрев на циферблат, сказала:
– Не среда, а воскресенье. Я ведь тоже руку приложила. Исправлять будем все.
– И что ты сделала? Подожди, я сам догадаюсь. Открыла счет в банке? По дешевке купила акции перспективной компании?
– Как ты примитивен. Хорошо, если хочешь… Я совершила самое безобидное и, наверно, самое опасное, что только могла: передала матери лекарство.
– Извини.
– Она крепко выпивала и… как бы это сказать… плохо кончила. А через несколько лет алкоголизм перестал быть проблемой. Ей бы протянуть еще немного…
Ксения опустила голову. Мне хотелось ее утешить, изречь что-нибудь оптимистическое, но я удержался. Она собиралась лишить маму единственной возможности начать новую жизнь. Мы словно оказались на разных полюсах: спасти мать – и протолкнуть рукописи.
– Похоже, все в порядке, – заметила Ксения.
Нас окружал свободный город. Вряд ли кто-то из прохожих ощущал себя счастливым, но если им рассказать, что ожидает их в будущем… Что может их ожидать через каких-то пять лет… Поверят ли они? Узнает ли себя чопорный Одоевский в раздавленном старике? Что скажет крепкий розовощекий лейтенант на предложение поработать буфетчиком?
«Мы все очень уважаем мистера Ричардсона».
Москве полагалось быть живой и суматошной, и она такой была – пока еще. Люди не имели понятия ни о каком Восточном секторе, они называли районы привычными именами. На пересечениях проспектов не стояло голубых ооновских джипов, и каждый ехал, куда хотел. Я вернулся в родной город, он казался мне ближе и понятнее, чем Москва две тысячи шестого. Несмотря на присутствие неопознанного Костика, странного следователя Федорыча, несмотря на выходки Куцапова и недвусмысленные намерения киллеров, здесь мне дышалось легче. Во всяком случае, здесь я еще не был предателем.
– Где жила твоя мама? – Спросил я.
– Тебе не надо со мной ехать. Подожди, к вечеру я вернусь.
