– Тихон – голова, – поддержал его Веселый.
– Значит, сидим и ждем, когда вернется ваш Тихон и принесет с собой чистое небо и… что там еще?
– И детский смех, – подсказал я.
– В какой год он отправился?
– В тысяча девятьсот девяносто восьмой.
– Вот оно! – Воскликнула Ксения, хлопнув себя по коленке.
– Так-так, – оживился Иван Иванович. – Что вы там еще открыли?
– Кроме Тихона дыроколом кто-нибудь пользовался?
– Это государственная тайна, – сказал Фирсов.
– Тихон первый, кто забрался так далеко?
– Да, – ответил Лиманский, не взирая на протестующие жесты Ивана Ивановича.
– В две тысячи третьем Латвия, Литва и Эстония вышли из состава России. В две тысячи пятом – война с Балтийским Союзом. Потом ввод войск ООН. Для вас это реальные исторические факты, для нас – последствия вмешательства в прошлое.
Иван Иванович запрокинул голову и мелко, по-стариковски, засмеялся. Куцапов выудил из склянки какую-то пилюлю и подбежал к Фирсову, но тот оттолкнул его руку и продолжал трястись, пока на глазах не выступили слезы.
– Наконец-то! – Всхлипнул он. – Я все ждал, когда же вы объявите, зачем пожаловали. Отозвать Тихона! Дескать, все было замечательно, а он взял и испортил. А вы, бугаи, чего уши развесили? Вам бабу симпатичную показали, вы и растаяли! А я еще кой-чего соображаю, – удовлетворенно заметил Иван Иванович. – Варит еще умишко! Николай, давай лекарство.
Куцапов поднес ему новую таблетку, которую Фирсов проглотил, не запивая. Потом он похлопал себя по груди, помогая таблетке провалиться в желудок, и невыразительно, как-то бесцветно, приказал:
– Казни их.
Левша бдительно вкинул автомат, а Веселый, растянув резиновые губы в безразмерной улыбке, отобрал у Ксении машинку.
– Иван Иванович, отложим до завтра! – Запротестовал Лиманский. – Дождемся Тихона с Кришной, а там посмотрим.
– Если б им удалось что-то сделать, вы бы почувствовали перемены уже сейчас! – Отчаянно крикнула Ксения.
– А как же погрешность? Сутки – туда, сутки – сюда.
– Сутки?! У нас разные дыроколы, сравните их!
Ксения порывалась что-то объяснить, но Куцапов уже толкал нас к выходу. Его каменные ручищи работали как поршни – за двадцать пять лет здоровья у этой сволочи только прибавилось.
– Кришна! – Осенило меня. – В каких годах они делали пересадки?
– Не задерживайся, Колян, – сказал Левша.
– Кришна давно в земле! С две тысячи шестого!
– Что ты мелешь? – Приподнялся в кресле Иван Иванович.
Куцапов замер и уставился на Фирсова. Ксения смотрела на меня с надеждой и недоверием. Она считала это уловкой – так же, как и все остальные.
– Я видел репортаж, в котором показывали неопознанный труп. Ничейных покойников не бывает.
– Ближе к делу!
– Длинные волосы, прямой пробор, нос с горбинкой. И две татуировки: одна – «Кришна», а другая…
Второе слово вылетело из головы. Я исступленно тер виски, но ячейка памяти, хранившая эту кроху информации, скрылась под напластованием последних впечатлений.
– Это твой шанс, – тихо сказал сзади Куцапов.
– Иван Иванович, разрешите я их лично кончу? – Попросился Веселый.
– Добро.
– Навсегда! – Выкрикнул я, когда Роджер за спиной уже щелкнул предохранителем. – «Кришна – навсегда»!
– Точно, – сказал Левша. – Есть у него такая наколка.
– По телевизору видел? И что там еще было?
– Ничего.
– Две тысячи шестой? – С сомнением спросил Фирсов. – Тридцать восьмой – восемнадцатый – девяносто восьмой. Что они забыли в две тысячи шестом?
– Узнайте у своего Тихона.
– Гм… Ладно, Николай, запри их где-нибудь.
Куцапов отвел нас в дальний угол коридора и отодвинул грубый самодельный засов на железной двери.
– Что, голуби, струхнули? – Осклабился он. – Я бы вас убивать не стал. Я ведь тебя признал, – он хлопнул меня по плечу так, что чуть не проломил ключицу.
– Сначала взыскал бы за разбитый «ЗИЛ»?
– Какой еще «ЗИЛ»? – Удивился Куцапов. – Грузовик, что ли?
– Спортивный, «ЗИЛ-917».
– Спортивный грузовик? Нормально, – Колян пригляделся ко мне внимательнее. – Ты же Миша, так? Тачку у меня увел. В две тысячи втором, кажется.
– В две тысячи первом. Красный «ЗИЛ-917».
– Я всегда на «БМВ» ездил. Тот у меня первый был, самый любимый, а ты ему всю правую бочину разворотил.
– Левую, – поправил я.
– Что ты меня путаешь?
– Это Тихон все перепутал. Тебе не в подвале сидеть положено, а водку с Федорычем кушать, – сказал я, подстраховываясь.
– Федорыч – да, человек был…
– Я, между прочим, так и не понял, почему ты меня тогда отпустил.
Куцапов сосредоточился и часто заморгал.
– Не знаю, – пробормотал он. – Помню, что охранял тебя, а с какой стати…
– Вот так охрана! А в мексиканском ресторане? Ведь чуть не застрелил!
– Ты что? – Испугался Колян.
Я молча расстегнул рубашку и продемонстрировал ему белый рубец на животе. Куцапов выглядел совершенно растерянным.
– Это не я, – выдавил он. – Сейчас бы я не стал. Веришь?
– С трудом.
Колян тактично подвинул нас к камере и пообещал:
– Все прояснится. Вот только Тихона дождемся.
Петли оглушительно взвизгнули, затем тяжко лязгнул засов, и все смолкло. Мы с Ксенией оказались в кромешной тьме, и наощупь добрались до стены, хотя необходимости в этом не было.
– Хорошо, что ты про покойника вспомнил, – похвалила она.
– Повезло. Опять повезло, – развел я руками, и случайно наткнулся на ее ладонь.
Ксения жадно схватила мои пальцы.
– Темноты боишься?
– Нам теперь, как Кришне, бояться нечего. Поздно бояться. Завтра нас расстреляют.
– С чего ты взяла?
– Я об этом Фирсове кое-что слышала – еще там, в своем времени. Крутой он мужик.
– Куцапов тоже когда-то был крутым. Ничего, укатали Сивку одноименные горки.
– Все смеешься? Наверно, правильно. Последние часы…
Ксения подошла совсем близко, так, что я ощутил тепло ее лица. Я ткнулся губами наугад, но попал в лоб.
