мужика, тщетно пытавшегося схорониться под столом. Тучный жилец жалобно скулил, пряча лицо в ладони.
Петрович сходу повис на Куцапове, вырывая у него пистолет. Николай воткнул Лиманскому палец в солнечное сплетение и отодвинул его на расстояние вытянутой руки.
– Не трогал я никого, – раздраженно проговорил Колян. – Просто он испугался.
– Кто это?
– Да уж не Тихон, – Куцапов плебейски высморкался в раковину и, открыв кран, загадочно покосился на меня. – Это Федорыч. Мишка его знает.
Следователь с Петровки выглядел точно так же, как и в день моего задержания. Три года, сброшенные с плеч, не добавили ему ни бодрости, ни свежести. Запихнуть складки в пиджак, стянуть дряблую шею галстуком, и свиноподобная фигура снова станет Федорычем, грозным и могущественным. Расслабленным.
– Отпустите! – Попросил он, задыхаясь. – Детей еще на ноги поставить. Жена не работает. Отпустите, я хорошо заплачу. Ганевскому скажете, что дома не застали.
– Ты как сюда попал, Федорыч?
– Это вы попали. А я здесь живу.
Следователь перестал ползать и, отерев липкие ладони о трусы, закурил.
– Вас послал не Ганевский, – сказал он с неимоверным облегчением.
– Федорыч, ты меня не помнишь, что ли? С Луны свалился? Это же я, Николай. Хватит трястись!
– Если не Ганевский, то кто? – Вновь насторожился следователь. – Малашенко?
– Вы не можете здесь жить, – сказал Лиманский. – Либо до, либо после, но только не сейчас.
– Петрович, не сбивай его с толку, он и так в отпаде, не видишь? Замятина, двадцать один, квартира восемнадцать?
– Нет, – мотнул головой Федорыч и вдруг захохотал. – Ну, вы даете! Вломиться – вломились, да не по тому адресу! – Он согнулся, насколько это позволяло пузо, и его багровые щеки заколыхались над коленками. Сигарета упала в густую массу, похожую на блевотину, и омерзительно зашипела. – Кто вы тогда? Грабители?
– Не улица Замятина? – Всполошился Куцапов. – Как же так?
Не поверив, я выглянул в окно. На кособоких качелях без сидения дремал худой голубь, сквозь вялую зелень никому не нужных деревьев был виден стол с пустой бутылкой и промасленной газетой.
– Номер дома и квартиры сходится? А год – девяносто восьмой?
– Да вы свихнулись! Восьмой, восьмой, – заверил Федорыч, стоило Николаю поднять пистолет.
– И давно ты здесь обитаешь?
– Ну как давно, – задумался он. – Лет пятнадцать.
– Странно.
– Вот и я говорю: врываются трое с оружием. Думаю, из прокуратуры. Нет. Ограбление? Не похоже, – Федорыч взял новую сигарету и в ожидании объяснений уставился на Куцапова. – Не из-за этого же, – кивнул он в сторону плиты.
На маленьком огне грелась скороварка. От парового клапана отходил резиновый шланг, надетый на извилистую трубку. Трубка была запаяна в стеклянную колбу, к которой также подсоединялось несколько шлангов – вся конструкция напоминала аппарат для приготовления героина из малобюджетного кино про мафию.
– Самогон, – определил Колян, нюхнув эмалированный ковшик. – На кой он тебе сдался?
– Пить, – недоуменно пояснил Федорыч.
– А водка что, не нравится?
– Где же ее взять, водку?
– Где все берут? В магазине.
– Это не я, это ты с Луны свалился, – проговорил следователь.
– Я ничего не понимаю, – вышел из себя Лиманский.
– Тихон, – лаконично ответил я. – Улица Замятина превращается в…
– Гудронная, – подсказал Федорыч.
– Ага, в Гудронную. Явка становится обычной квартирой, а большой человек с Петровки не может найти себе нормальную выпивку.
– Бывший, – буркнул тот. – Потому и не могу.
– Федорыч! Тебя списали? – Изумился Колян.
– Ничего, мы еще тряхнем стариной, – пообещал тот.
– Обязательно тряхнем. В начале двухтысячного у нас с тобой такие дела развернутся!
У меня защемило сердце. Еще как развернутся! Дела Куцапова для кого-то обернулись трагедией. Мефодий, торгующий тушенкой… Он заклинал меня не связываться с Коляном – и вот мы вместе, ищем какого-то чокнутого.
– Николай, не трепи языком, – предупредил Петрович. – Душно тут у вас. Мы, наверное, пойдем, – он взял Куцапова за рукав и потянул к выходу.
Задерживаться у Федорыча не имело смысла. Тихон вновь исказил, переиначил реальность – неизвестно, что и в каком году он совершил, но факт оставался фактом: открытая дверь обернулась каменной стеной. Продолжать в нее долбиться было бессмысленно. Я распрощался с обескураженным следователем и пошел за Лиманским, как вдруг меня осенило.
– Федорыч, а давно вас выперли?
– Скоро год.
– Но связи-то, наверное, остались?
– Есть люди, – деловито ответил тот.
– Нам бы справочку получить. Человека одного ищем.
– Это не проблема, – Федорыч взял трубку, но накрутив на диске несколько цифр, положил обратно. – А почему я должен вам помогать?
– Потому, что у нас с тобой дружба, – заявил Куцапов, ненароком показывая убранный было пистолет.
– Золов Тихон Базильевич, – продиктовал Лиманский.
Федорыч старательно записал имя на обрывке газеты и спросил:
– Может, Васильевич?
– Базильевич, – отчетливо произнес Лиманский. – Год рождения… где-то середина девяностых. Место рождения неизвестно.
– Н-да. Если б он не был Золовым, да еще и Базильевичем, я бы и пытаться не стал.
Следователь набрал номер и, дождавшись, пока позовут какую-то Ниночку, назвал данные, особо выделив редкое отчество. Затем он перевернул газету на другую сторону и приготовил карандаш. Трубка ответно замурлыкала, и Федорыч, прикрыв ладонью микрофон, сообщил:
– Золов Тихон Базильевич в базе данных отсутствует.
– Жаль, – равнодушно отозвался Лиманский. – Значит, он еще не родился.
На Федорыча эти слова подействовали сильнее, чем ствол Куцапова.
– Ниночка, всех, кто близко, пожалуйста.
На том конце снова заговорили, и Федорыч принялся покрывать поля газеты мелкими каракулями.
– Никаких Базильевичей нет и в помине. Золовых за последние годы было только двое: Сергей и Елизавета. Золова Елизавета Максимовна, та-ак… город Тула, недавно вместе с родителями выехала на постоянное место жительства в Канаду. Золов Сергей Аркадьевич, москвич, погиб трех лет от роду. Собственная мамаша из окна выбросила, я этот случай помню. Теперь по Тихонам. За пять лет их уродилось всего четырнадцать – удача, я вам скажу, необыкновенная. Однажды разыскивали Епифана, так их по стране штук сорок нашлось.
– Из этих четырнадцати сколько живет в Москве?
– Трое, – ответил Федорыч, сверившись с записями. – Одному два года, другому четыре, третьему несколько месяцев. Мать отказалась, из роддома переведен в дом младенца… а, вот, из сводки: похищен неизвестным.
