Шпоры с кометами
«Кофейник»
«Кофейник», что к юго-западу от Сигнала, был когда-то славненьким небольшим ранчо, но Кару Скроупу он достался в худые времена — в нынешние времена и те, что были чуть раньше. Скототорговцы из других штатов, проливавшие горючие слезы из-за бруцеллеза, который их породистый скот подхватил по дороге от йелстоунских бизонов и лосей, теперь боялись и вайомингских животных, которые рыскали в низине рядом с рынком. Сразу видно — философия у них была не та. Чужаки не знали, что местное неписанное правило «Береги себя, черт тебя дери» распространяется и на фауну, и на припасы, и на на них самих. Психоз пустил глубокие корни: по всей стране мужчины, некогда любившие бифштексы с кровью, и женщины, готовившие в воскресенье на обед мясо в горшочках, перешли теперь на соевый творог и на зелень, спасая себя от холестериновых бляшек в артериях, от заразы, которую несут гамбургеры, от неутихающей лихорадки. Они заслонялись таким образом от слухов о коровьем бешенстве. А кто, интересно, будет выказывать могучий аппетит к мясным продуктам в дни суровой вегетарианской диеты, когда все вокруг так чувствительны к ее нарушению? Чтобы противостоять антимясным силам, Скроуп даже пожертвовал десять долларов, чтобы установить на дороге плакат: «Ешьте говядину»; а внизу были приписаны имена семнадцати фермеров, которые заплатили за наглядное изображение этого совета.
Зима в тот год выдалась суровая, весна поздняя: в мае все еще не было зеленой травы. Абсолютно на всех ранчо не хватало сена, а ближайшее место, где им можно было разжиться, находилось в дне пути отсюда, в восточной Небраске, где жили парни крутые, выжимавшие из вайомингцев все соки. До начала июня оставалось дней десять, когда вдруг ударила метель, сбрасывавшая молодых телков в ледяные трещины, сносившая кровли домов на покатые своды загонов для скота, тянувшая за собой струю арктического воздуха, от которого заледеневал мокрый снег. Недельку холод простоял в застекленевшем небе, коровы обжигали вымена о снег; а потом он растаял за считанные минуты, когда подул горячий чинук.[15] Талые воды хлынули на замерзшую землю. Трупы погибших животных — а их были целые стада, — запрудили реки, то исчезая под водой, то появляясь над ее поверхностью, — мрачноватая забава для фермеров, проплывающих мимо на моторных лодках. Двор Скроупа затопило, целая миля хай-вэя на полметра ушла под воду, пока он отправлял на почте письмо, и не успела вода сойти, как с запада пришел другой ураган, который принес град (градины лежали тогда слоем сантиметров в двадцать), обернувшийся ливнем, потом — опять градом и в конце концов превратившийся в тридцатисантиметровый слой зернистого снега. Двумя днями позже первое в этом сезон торнадо разметало по земле те небольшие запасы зерна, что хранились на элеваторах.
— Никогда не видел, чтобы столько непогоды, бес ее дери, пришлось на две недели, — сказал Скроуп своему соседу, Ситтону Маддимэну, когда два их залепленных грязью пикапа медленно двигались по дороге, увязая в чавкающей жиже, при этом из выхлопных труб доносился отчаянный грохот. Вдоль дороги по тропкам скакали туда-сюда псы, огрызаясь друг на друга.
— Да уж, прихлопнуло нас что надо, — ответил Маддимэн. — Что меня беспокоит, так это снег в горах. Там его еще много, и коли он начнет таять, тут-то нас и зальет по-настоящему. А что, этот плакат «Ешьте говядину», он хоть какие-то деньги вам приносит?
— Нет, его и видят-то только те, кто живет на самой верхотуре. А их всего двое. Надо бы перевесить на шоссе, там хоть кто-то ездит. — Он царапнул себя по шее — на щеке осталась белая бороздка. — Черт- те что. Плохие времена для бизнеса. Ты умница, что вовремя унес ноги.
— Кар, — сказал Маддимэн, — не думай, что мне просто было на это решиться. Я с тех пор места себе не нахожу. Иногда думаю: надо было мне тоже к вам вписаться. Гляди-ка — мороженое Инес потекло в сумке.
— Возьми его себе домой, — предложил Скроуп, неуверенно нажимая на газ (педаль за месяцы сносилась); Маддимэн, с южной стороны от него, забуксовал в непролазной колее.
Скроупу было сорок лет от роду, он всю жизнь прожил в «Кофейнике» и начинал тосковать по дому, когда приходилось отправиться в Сигнал, в лавочку за провизией. Скроуп испытывал к своему ранчо болезненную страсть еще с детства, когда он вообразил, что слышит, как трава, растущая здесь, смеется над ним. Эта способность появилась у него в тот год, когда Трэйн, его старший брат, умер какой-то страшной и необычной смертью в ванной, где его и нашла мать — сути случившегося Скроуп и тогда не понимал, и до сих пор не понял. В то время мальчик не мог взять в толк того, что происходит и как это может повлиять на дальнейшее, потому что родители ничего ему не говорили, а только шептались и плакали, запершись в комнате. Он мог слышать их из кухни, их голоса звучали тихо, будто вода сочилась из крана. Но стоило сыну обнаружить себя скрипом половицы, как они умолкали. Имя Трэйна не упоминалось — по крайней мере, сколько он помнил. Позднее родители лгали ему — непоследовательно, путаясь, поминая то названия ядовитых сорняков, то несвежее масло или соус. Еще ему внушали, что мальчику с ранчо нужно побольше учиться, чтобы выбиться люди (потом-то отец признался, что они не так уж и жалели, что Кар не стал банкиром или страховым агентом)… После похорон отца он прямо, в упор спросил мать: «О чем это вы с палой тогда всё толковали наедине? Что на самом деле произошло с Трэйном? Что с ним случилось-то, в конце концов?» — Но мать от него отвернулась и стала глядеть в окно — на красные, изъеденные эрозией склоны холмов и на мятое, скомканное небо над ними, и так ничего и не сказала.
Ну а трава, наоборот, так и не замолчала — она присвистывала, как, черт его дери, Джон Вренч из старших классов, когда тот на последнем киносеансе предлагал девочкам попробовать поп-корна из его коробочки — а сквозь дно этой коробочки парень просунул свой член, и тот торчал среди сальных зерен. А ведь Джери, бывшая жена Скроупа, попробовала все-таки его поп-корна. «Лучший ушел, худший остался», — шипела трава.
«Кофейник» был невелик, но все здесь было устроено очень разумно и толково: восемь участков со смешанным кормом, несколько помостов для сухого сена (вообще-то этого недостаточно), право выпаса скота на казенной земле. Ручей Скверной Девчонки орошал ранчо — в низине он впадал в болотце, которое благодаря плотине, построенной бобром, превратилось в три небольших пруда. В восьмидесяти милях к западу от ранчо в тени тополя на угольных блоках пристроился домик миссис Фриз. Ряд загонов для скота и заборов вел к пологому холму — а на вершине его Скроуп устроил хлев для телят.
Папаша Скроупа выстроил ранчо после Второй мировой, и сын ничего здесь не менял: ни скверные пломбы над минеральными источниками, ни ржавые дверные петли, о которые пачкалась цветастая юбка Джери. Ход в дом шел через кухню и сильно смахивал на вход в собачью конуру. Фотография, сделанная на ранчо в 1911 году и висевшая сейчас над столом, изображала предков Скроупа, осклабившихся перед своей землянкой — тень от фотографа касалась их ступней. Фото это было здесь так давно, что Скроуп не замечал его, но был при этом просто уверен, что оно на месте, как был уверен в существовании кислорода или дневного света — хотя исчезни оно, он бы, наверное, и не обратил внимания.
В юго-восточном углу ранчо был холмистый, каменистый участок, где обитали парочка рысей и несколько гремучих змей; это место можно было легко опознать по высокой балке с изъеденными эрозией красными склонами, на которых в сильный дождь проступали окаменелости. Однажды там целую неделю скрывался бесшабашный беглец из детской исправительной колонии. Как-то раз, в кровавых рассветных лучах, Кар подстерег мальчишку, когда тот воровал засохшую морковь и бычий жир из собачьей миски, пригласил в дом, узнал, что зовут его Бенни Хорн, угостил миской фасоли, а на десерт — леденцами и отпустил под честное слово, велев подбору-поздорову возвращаться в колонию. А по выходе оттуда он пообещал Бенни у себя на ранчо сезонную работу с неполным днем и гарантированным минимальным заработком.
