Эннис несколько месяцев не знал о несчастном случае, до тех пор, пока не вернулась его открытка, в которой он писал Джеку, что им, похоже, все-таки не удастся свидеться раньше ноября. Поперек открытки стоял штамп: «АДРЕСАТ СКОНЧАЛСЯ». Эннис позвонил Джеку в Чилдресс, что до этого делал всего лишь один раз, когда от него ушла Альма. Тогда Джек неправильно его понял и напрасно проехал тысячу двести миль. Все в порядке, сейчас ему ответит Джек. Должен ответить. Но не ответил. Трубку взяла Лорин и стала спрашивать: «Кто? Кто это?» И когда он снова объяснил ей, зачем звонит, сказала:
— Да, Джек подкачивал пробитое колесо на объездной дороге, когда взорвалась камера. Ниппель оказался поврежденным, и обод взрывом бросило ему в лицо, сломав нос и челюсть. Джек потерял сознание и упал на спину. К тому времени, как подоспела помощь, он захлебнулся в собственной крови.
Нет, думал Эннис, это до него добрались с монтировкой.
— Джек рассказывал о вас, — сказала Лорин. — Я знаю, вы его приятель, с которым он вместе ездил на рыбалку и на охоту. Я бы обязательно дала вам знать, если бы знала ваше полное имя и адрес. Джек хранил в памяти почти все имена и адреса своих друзей. Это ужасно. Ему было только тридцать девять лет.
На Энниса обрушилась вся тоска северных равнин. Он не знал, как именно это случилось: был ли это несчастный случай, или Джека забили монтировкой. Джек захлебывался собственной кровью, и некому было его перевернуть. Сквозь завывания ветра Эннис услышал, как сталь ударяется о кость, как гулко стучит обод колеса.
— Он похоронен в Чилдрессе? — Эннису хотелось проклясть Лорин за то, что она позволила Джеку умереть на грязной дороге.
До него донесся чуть слышный голос с техасским акцентом:
— Мы поставили ему камень. Муж как-то говорил, что хочет, чтобы его кремировали, а прах развеяли над Горбатой горой. Но я понятия не имею, что это за место. Джека кремировали, и половину его праха захоронили здесь, а вторую половину отправили родителям. Я думала, что Горбатая гора — это где-то рядом с тем местом, где он вырос. Но, зная Джека, допускала, что этого места могло и вообще не существовать. Разве что в его воображении, где, как говорится, «поют райские птицы, да виски ручьем струится».
— Мы как-то летом вместе пасли овец на Горбатой горе, — сказал Эннис. Каждое слово давалось ему с трудом.
— Помнится, Джек говорил, что это его любимое место. Я-то думала, что он просто хотел напиться, когда так говорил. Поехать туда и выпить виски. Он много пил.
— А его родители все еще живут в Лайтенинг-Флэт?
— Да. И вряд ли уже куда-нибудь переедут. Я ни разу их не видела. Они даже не приехали на похороны. Свяжитесь с ними. Я думаю, старикам будет приятно, если желание их сына будет выполнено.
Лорин, без сомнения, разговаривала с ним очень вежливо. Но ее чуть слышный голос был холоден, как лед.
Дорога на Лайтенинг-Флэт вела мимо заброшенных селений, дюжины пустых ранчо, разбросанных по равнине с интервалами в восемь — десять миль. Дома смотрели на дорогу пустыми глазницами окон, повсюду буйствовал сорняк, ограды загонов были разрушены.
На почтовом ящике было написано: «Джон Си Твист». Ранчо оказалось маленьким и бедным, настоящее раздолье для мясистого молочая. Скотина паслась слишком далеко, чтобы определить ее состояние. Издали можно было различить только породу. Фасад крохотного — всего на четыре комнаты: две на первом этаже, две на втором — оштукатуренного домика украшал портик.
Эннис сидел за кухонным столом напротив отца Джека. Мать Джека, крепкая женщина, двигавшаяся так аккуратно, словно боялась, что у нее разойдутся швы после операции, спрашивала гостя:
— Выпьешь кофе? Хочешь кусочек вишневого пирога?
— Спасибо, мэм. Я бы с удовольствием выпил кофе, но никакого пирога мне сейчас не хочется.
Старик молчал, сложив руки на клеенчатой скатерти и сверля пришельца злым понимающим взглядом. Эннису он показался «крепким орешком». Эннис смотрел и не узнавал Джека ни в одном из родителей. Он глубоко вздохнул.
— Мне ужасно жаль Джека. Даже не передать, как мне его жаль. Я приехал, чтобы сказать, что если вы согласны отправить прах Джека на Горбатую гору, как, по словам его жены, он сам того хотел, то я с радостью это сделаю.
Повисло молчание. Эннис откашлялся, но не произнес больше ни слова. Тогда заговорил старик.
— Вот что я тебе скажу. Я знаю, где Горбатая гора. А он сам думал, что слишком хорош, чтобы быть похороненным на семейном кладбище.
Мать Джека, проигнорировав слова мужа, сказала:
— Он приезжал домой каждый год. Даже после того, как женился там, в Техасе. Он приезжал на недельку, чтобы помочь папе на ранчо, починить ворота, покосить, и все такое. Я сохранила его комнату такой, какой она была в его детстве, и, по-моему, Джек был рад этому. Если хотите, можете туда подняться.
— Никто тут мне не помогает, — злобно зашипел старик. — Джек все говорил: «Ах Эннис Дель Мар!» Вот, мол, однажды привезу его сюда, и уж мы-то приведем это ранчо в порядок. У него была какая-то дурацкая идея, что вы с ним переедете сюда, построите бревенчатый домик и будете мне помогать. Потом этой весной Джек нашел кого-то другого, кто собирался приехать с ним сюда, чтобы построить дом и помогать мне со скотиной. Какой-то там сосед, с ранчо неподалеку, в Техасе. Он собирался разойтись с женой и вернуться сюда. Так он говорил. Но ничего у него не вышло, как и все остальное, что Джек придумывал.
Теперь Эннис точно знал, как Джек умер. Это была монтировка. Эннис встал, сказав, что действительно хочет посмотреть комнату, и по дороге туда вспомнил, чт
Спаленка на втором этаже, куда вела лестница с неповторимым ритмом шага, была тесной и душной. Вечернее солнце заливало ее сквозь выходящее на запад окно, падая прямо на узкую мальчишечью кровать возле стены, освещая письменный стол в чернильных пятнах, деревянный стул и ружье в резном кожухе, висящее над кроватью. Окно выходило на гравийную дорогу, тянущуюся на юг, и Эннису вдруг пришло в голову, что за все годы, проведенные Джеком в этом доме, это была единственная дорога, которую он знал. Возле кровати к стене была приклеена старинная фотография из журнала с изображением какой-то темноволосой кинозвезды, у которой кожа от времени стала красноватого оттенка. Эннис слышал, как мать Джека внизу включила воду, набрала полный чайник, поставила его на плиту и невнятно задала старику какой-то вопрос.
Шкаф представлял собой крохотное углубление с деревянным шестом вдоль стены, его отделяла от комнаты выцветшая кретоновая занавеска. В шкафу висели две пары джинсов с заутюженными стрелками, аккуратно развешанные на проволочных вешалках, на полу стояла пара грубых ботинок, которые показались Эннису знакомыми. В северном углу крохотное углубление в стене образовывало небольшой тайник, в котором на длинной подвеске на гвозде висела рубашка. Он снял ее с гвоздя. Это оказалась старая рубашка Джека, еще времен Горбатой горы. На рукаве была высохшая кровь, кровь Энниса. В тот последний день в горах она фонтаном била у него из носа, когда Джек во время дурашливой борьбы и почти акробатических этюдов сильно ударил Энниса коленом. Джек бросился тогда останавливать кровь, которая спустя
