только вперед!»
Из-под башмаков вылетал гравий и, подпрыгивая, скатывался вниз, в темную, пугающую бесконечность.
Огромное и страшное, что грохотало у Алексея за спиной, должно было вот-вот настигнуть его, но чем быстрее он пытался бежать, тем тяжелее и непослушнее становились ноги. Колени подгибались, и держаться прямо стоило ему больших усилий.
Алексею хотелось оглянуться, но он почему-то долго не решался. И когда все-таки оглянулся, грохочущий преследователь оказался танком. Броня тускло светилась серебристой щучьей чешуей. Пушки были длинные, неестественно длинные и шевелились, словно щупальца осьминога. И тут он заметил гусеницы танка: крохотные, как бы игрушечные. Они беспомощно крутились над пропастью, не в силах сдвинуть с места грузную тушу, а она фыркала, плевалась дымом и свирепо рычала. Алексей остановился и облегченно рассмеялся. И в то же мгновение танк выбросил сильный ослепительный луч. Рука метнулась к глазам, Алексей зажмурился.
Когда он открыл глаза, то увидел ветку, склонившую над ним широкие листья. Они слезились росой.
Ярко светило солнце. Он сощурился и часто заморгал.
Сквозь верхушки деревьев синело небо — глубокое, бездонное, без единого облачка, такое беспокойное и чистое, каким оно бывает летним утром. Алексею казалось, что звук огромного телеграфного ключа, что преследовал его, раздается и сейчас.
Стучало прямо над головой, и, подняв глаза, Алексей увидел дятла, сидевшего на березе. Птица долбила кору с торопливой деловитостью, изредка пугливо косясь на лежавшего внизу человека. Но человек лежал не шевелясь и, видимо, не замышлял ничего дурного.
От мирной чистоты неба, от теплых солнечных пятен па дымной росистой траве, от монотонного постукивания дятла в сердце Алексея шевельнулась радость.
Это была радость жизни, ощущение от пережитой и ушедшей опасности, которая, если не совсем миновала, то по крайней мере временно отодвинулась.
Хотелось пить. Алексей с трудом расклеил спекшиеся сухие губы, проведя по вспотевшему лбу тыльной стороной ладони, и сразу же вернулся к реальности: рука была горячей, влажной.
Алексей поспешно сел. Правая ступня — тугой окровавленный моток грязных тряпок. Он попробовал пошевелить пальцами: все тело обожгла короткая резкая боль.
…Солнце поднялось уже совсем высоко, когда Алексей дополз до оврага, заросшего орешником, и ткнулся пылающим лицом в ручей. Напившись, с трудом добрался до тени и снова впал в забытье…
Очнулся Алексей от ощущения, что на него кто-то смотрит. Чуть-чуть приоткрыв веки, увидел босые загорелые ноги.
«Почему босые? Почему не в сапогах? И почему на них нет свастики? Да, ведь на сапогах не бывает свастики. Она — на рукаве… Сейчас я подниму глаза и увижу… Там обязательно должна быть свастика».
Он резко вскинул голову. Но рукава не увидел.
Свастики тоже не было. Тонкие загорелые руки обхватывали худые коленки девушки, почти подростка; в коротеньком выцветшем сарафане она с бесцеремонным любопытством рассматривала Алексея, покусывая стебелек травы.
Алексей долго в упор смотрел на незнакомку, но она и не думала отводить круглых синих глаз. Он ждал расспросов, но девушка молчала. Алексей сел, тряхнул тяжелой головой.
— Ты умеешь говорить? — улыбнувшись, с трудом спросил он.
Она кивнула головой.
— Тогда скажи: что это за лес и далеко ли до деревни?
— Да нет. Нужно только поле перейти… Рядом…
— Ну а называется-то она как?
— Юшково, — и, помолчав, девушка заговорщически прошептала: — А я знаю, кто вы.
— Еще бы! Это сразу видно… — в тон ей ответил он. — Я немецкий шпион. Только никому об этом не рассказывай. Уговорились?
— Ладно, ладно, смейтесь. А я все равно знаю…
— Ну, так кто же я такой?
— Вы? — Она оглянулась по сторонам и прошептала: — Вы командир. Наш, советский. Вы ранены и скрываетесь от фашистов.
Алексей снова раздвинул спекшиеся, потрескавшиеся губы в улыбку.
— С чего ты это взяла?
Девушка махнула рукой.
— Так я в соседнем селе объявление видела. На телеграфном столбе висит. Напротив сельсовета.
— Какое объявление?
— Да они вывесили!
— Ну и что же там написано?
— А в лесах будто скрывается много наших. Я это объявление наизусть знаю. «Кому станет известно о местопребывании командиров, комиссаров, продекламировала она торжественно, — надлежит немедленно сообщить немецким властям…» — И шепотом спросила: — А вы переоделись, да?
Он усмехнулся.
— Нет, никакой я не командир. И даже не военный. Я обыкновенный шофер. Понимаешь, шофер. Гражданский.
Она, казалось, была разочарована. Затем скосила глаза на его забинтованную ногу. Он перехватил этот взгляд.
— Ах да… — Алексей уставился на грязный комок бинтов, снова попробовал пошевелить чужой, непослушной ногой и, поморщившись, объяснил: — Под обстрел, понимаешь, попал. Грузовик мой в щепки. А меня осколком клюнуло. А ты как здесь очутилась?
— Мы с мамой назад возвращаемся к бате. Он с нами не мог пойти. Он у нас инвалид. А мы хотели эвакуироваться, да не успели. Они как начали дорогу бомбить, а потом танки ихние впереди появились. Мы в лес — и врассыпную. А сейчас до дому добираемся.
Я по воду пошла…
— И много вас там?
— Было много. Да все разбрелись.
Прислушиваясь к приглушенному стуку колес и храпу лошадей, Алексей лихорадочно соображал: «Может быть, выйти сейчас вместе с девчушкой на дорогу, смешаться с беженцами? Но ведь девочка говорит, все разбрелись… Так легко на глаза попасться. Обнаружат. Начнутся расспросы, кто да что…»
— Пойдемте с нами. Я вам помогу. Мы ведь живем в Юшкове.
Алексей не знал, что сказать. Словно отдаленные раскаты грома, доносился гул канонады. Прикинул в уме: «Совсем недавно был со своими, километров двадцать пять, а теперь вот отделен от них широкой полосой фронта. Человек на льдине, куда-то меня прибьет?»
— Ну вот что, — сказал Алексей. — Сейчас возвращайся вместе со всеми домой. А как стемнеет, приходи к дубу, к тому, что на развилке дорог. Знаешь?
— Еще бы!
— Так вот. Там я буду тебя ждать. Придешь?
— Приду.
— Матери и отцу не говори. Да и соседям тоже.
Она понимающе кивнула головой. Брови ее озабоченно сдвинулись.
— Как тебя зовут?
— Аня.
— А меня Алексей. Алексей…
Аня решительно встала и скрылась в кустарнике.
Еще засветло Алексей изготовил из сухой ветки ольхи костыль, а когда начало смеркаться, царапая
