самосожжении!)
Еще, Пастернак, я хочу, чтобы Вас не зарыли, а сожгли.
Ваша книга [113]. Пастернак, у меня к Вам просьба. «Так начинаются цыгане» [114] — посвятите эти стихи (мысленно) мне. Подарите. Чтоб я знала, что они мои. Подтвердите право на владение. И есть крик, вопиюще-мой: — Это я, а не вы — пролетарий (который кстати всегда произношу так:
— Нет, не вы, — это я — пролетарий!)
Пастернак, есть тайный шифр. Вы — сплошь шифрованы. Вы безнадежны для «публики». Если Вас будут любить, то из страха: одни — отстать, другие — быть обвиненными в отсталости, третьи (уже исключение) — как звери Орфея, повинуясь, т. е. тоже из страха. Но знать (понимать)… Да и я Вас не знаю, да и Вы себя не знаете, Пастернак, мы тоже звери перед Орфеем, только Ваш Орфей — не Пастернак: вне Вас.
А есть другой мир, где Ваша (наша) тайнопись — детская пропись. С Вас там начинают (первая ступень). Пастернак, подымите голову! Выше! Там — Ваш «Б<ольшой> Политехнический зал».
Ремесло. — Мoлодец. — «Женское ничтожество». — Беседа с Вашим гением о Вас.
А теперь, Пастернак, просьба: не уезжайте в Р<оссию> не повидавшись со мной. Россия для меня — un grand peut-etre [115], почти тот-свет. Знай я, что Вы в Австралию, к змеям, к прокаженным — мне бы не было страшно, я бы не просила. Но в Россию — окликаю: итак, Пастернак, предупредите, я приеду. Внешне — по делам, честно — к Вам: по Вашу душу, проститься. Вы уже однажды так исчезли — на Девичьем Поле, на кладбище: изъяли себя из… Просто: Вас не стало.
Пастернак, я привыкла терять, меня не удивишь, меня обратным удивишь. Удивите! (удачей). Пусть хоть раз не сбудется судьба. Нынче в первый раз боюсь — и борюсь за: что? да просто рукопожатье.
Я вообще сомневаюсь в Вашем существовании, слишком похоже на сон: по той свободе, которая у меня к Вам, по той беззаветности (освежите первичный смысл), по той несомненности, по той слепости. (Сплю на оба глаза, а м. б. — «Спи, глазок, спи другой…», а про третий — забыла.)
Я бы могла написать целую книгу наших встреч, не написать: записать. Знаю, что — было. Так, удостоверенная в таком Вас, сомневаюсь в простом Вас: простого Вас, да просто: Вас нет.
Больше просить об этом не буду, только если не исполните (под каким бы ни было предлогом) — рана на жизнь.
Не отъезда Вашего боюсь, а исчезновения (пропадeния).
Вы пишете: «не хочу о себе», и я говорю: не хочу о себе. Стало быть — именно о Вас. Вам плохо, потому что Вы с людьми. — И всё. — С деревьями Вы были бы счастливы. Не знаю Ваших дел, но — уезжайте на волю.
Да, одно темное место в Вашем письме. Вы думаете, что я «по причине гордости и стесненности» <пропуск двух-трех слов>. Дружочек, я Бога молю всегда жить — как живу: я раз в месяц бываю в Праге, все остальные двадцать девять — я на горе, с можжевеловым кустом, который — Вы. Единственная моя горечь — что я в Берлине не дождалась Вас.
Никогда не слушайте суждений обо мне людей: я многих задела (любила и разлюбила, няньчилась и бросила) — для людей расхождение ведь вопрос самолюбия. За два месяца в Берлине <фраза не окончена>. Единственное, чего люди не прощают, это что ты без них, в конце концов — обошелся. Не слушайте. Если Вам что-нибудь о моей жизни нужно знать — сама расскажу.
Пишите чаще. Без оклика — никогда не напишу. А писать мне Вам <фраза не окончена>. Писать — входить без стука. Вы же, когда бы обо мне ни думали, знайте, что думаете — в ответ: мой дом — весь — на полдороге к Вам: у самого порога, которого между нами — нет. Где уж тут: стук в дверь: раз навсегда сорвана.
(всё это — карандашом в тетрадь)
С 7-ое по 14-ое февраля:
Гора [116]
Орган [117]
Поэт [118]
Душа
Сириец [119]
Колыбельная [120]
Богиня Иштар [121]
Лютня
Азраил (два) [122]
Надо:
Фонарь
Лестница Иакова
Мать меньше чем кто-либо видит своего ребенка в настоящем: либо на горшке (вчера), либо на троне (завтра).
На пургу не дунешь, млад!
Вьюнош-млад, вьюнош-млад!
На луну не плюнешь, млад!
Вью — нош млад!
