Думаю о Вас и боюсь, что в жизни я Вам буду вредна: мое дело — срывать все маски и все брони: иногда при этом задеваю кожу, а иногда и мясо. Людей Вы через меня любить не научитесь, — всё кроме людей. Но живут «с людьми»…
1-го
Я давно не слышала Вашего голоса и мне уже немножко пусто без Вас. Молчание мне враждебно, я молчу только когда это нужно другому. (NB! Не примите дословно!) Голос — между нами — единственная достоверность. Когда я долго Вас не слышу, Вы перестаете быть.
Мне некому о Вас сказать. Аля, с двух лет до девяти бывшая моим «в горах — отзывом», сейчас, десяти лет, играет в кукол и глубоко-равнодушна ко мне. Вы моя тайна, сначала радостная, потом болевая. О, Бог действительно хочет сделать меня большим поэтом, иначе он бы так не отнимал у меня всё!
Наблюдаю боль (в который раз). Те же физические законы болезни: дни до, начало, постепенность, кризис. До смерти у меня никогда не доходило. Боль для меня сейчас уже колея, горечь уже — вода, узнаю, узнаю, узнаю. NB! Это не значит, что горечь — сладка, это вода — горька!
О, мои юные учителя, не ставшие моими учениками! О, мои юные ученики, ставшие моими учителями! — Спасибо. —
Я поняла: Вы не мой родной сын, а приемыш, о к<отор>ом иногда тоскуешь: почему не мой?
Русский народ царственен: это постоянное: мы, наше. (Написала и поняла: как хорошо перекликнулось с Моисеем! Как неслучайно царская дочь над корзиной!)
(Мы, наше можно также понять как ничье, безымянно-божье. Вне гордыни <сверху: сиротства>: я. Но тогда и царское: Мы, Наше — ничье, безымянно-божье, вне уродства: гордыни: я. Мужик как царь: один за всех. 1932 г.)
И еще: мужика «мы, наше» делает царственным, царя — народом. — И обоих — божьим.
Ломит голову. Ломаю голову.
Болезнь? Любовь? Обида? Сознание вины? Страх? Разочарование?
Оставляю болезнь: любовь, но чем любовь к кому-нб. может помешать Вашей ко мне дружбе? Обида — да, поводов много: просьба не писать (детское самолюбие), отзыв о Х<одасеви>че (дружеское самолюбие), отзыв о его жене (рыцарство?), упрек в эстетстве (человеческое достоинство). Сознание вины (т. е. содеянное предательство)? — но разве у меня есть виноватые? Разочарование: слишком сразу отозвалась: друг, я не обещала Вам быть глухой! Страх — вовлечься. Я не вовлекаю и не завлекаю, я извлекаю: из жизни. Потом: из меня <сверху: себя> — в Жизнь.
И последнее: просто-небрежность. Не верю в такую простоту. Небрежность — следствие.
Мне уже не так больно (7-ое, десятый день), еще десять дней — и пройдет, перегорит, переболит. У меня уже любопытство, горечь, враждебность скорее себе, чем Вам, но во всяком случае <фраза не окончена>
Горечь — это скорее холод чем жар. Вроде ожога льда.
8-го на горе
Мой (перечеркнуто). Нет, мне еще очень больно. Но я безмерно-терпелива. Сегодня утром — письмо, смотрю — не Ваш почерк, всё равно чей, раз не Ваш.
Завтра — две недели как я получила Ваше последнее письмо. Что я теряю в Вас? Да временное русло своей души, общий знаменатель дел и дней. Упор. Прицел. — Вы были моим руслом, моей формой. — Опять разливаться!
Дальше вырван листок, так что Бюллетень болезни действительно обрывается. На последующем последнем листке — книжка была очевидно для подсчета белья —
4 простыни — 4
наволочка — 1
муж<ских> руб<ашек> — 2 и 5 (одна верхняя)
воротн<ичков> —
нос<овых> платков — 7
полотенец — 1
Дамск<их> руб<ашек> — 3
Дамск<их> штанов — [224]
Фарт<уков> — 2
лифчиков — 3
ночн<ых> руб<ашек> — 1
М<ужских?> штанов — 1
В пояснение самой себе, а отчасти и себя — тогда и впредь:
Ceux qui vivent dans la retraite, dont les existences se deroulent dans la reclusion des ecoles ou de tout autre lieu clos par des murs et garde, sont exposes a etre bientot et pour longtemps negliges dans la memoire de leurs amis, habitants d’un mond plus libre (clos non seulement par des murs, я, 1932 г.). Inexplicablement, peut- etre, et juste a la suite d’une period de relations d’une rare frequence, d’une succession de petits evenement dont la suite naturelle semblerait plutot encourager que suspendre la communication, survient un arretsoudain, un silence muet, un long espace d’oubli. Cet espace la est toujours ininterrompu; il est aussi entier et inexplique. La lettre ou le message jadis frequents sont suspendus, la visite, aitrefois periodique, cesse; le livre, le journal, ou tout autre signe qui temoignait de souvenir, ne prviennent plus.
