— Знаю, что хранит (десять лет подряд). Еще знаю — пришлось узнать, невольно! — что два года спустя получения этого письма старательно и цинически уговаривала С. со мной разойтись (рукоплещу Вашей новой жизни — зачем В<ам> нужна М. — и хуже) — в жизни продолжая ласкаться. И я ничего не чуяла — и ничего <подчеркнуто трижды> не чуя! — разлюбила — и даже отвратилась — и постепенно превратила ее в нарицательное — пустоты и низости: — Вот и вырастешь — Верой С<увчин>ской. (Сердце — чуяло!) Это она первая развела меня с Алей, на к<отор>ой — навсегда ее печать: пустоты. Теперь вижу, что над этим разводом — работала. И над этим. И здесь — удалось.
Кстати, единственный в моей жизни случай женского предательства, женского заспинного удара.
Но — все ее братья умерли в детстве, не доживали, последний (Твоя Смерть) был — блаженный: 13- ти лет — трехлетним.[36] И м. б. вся ее низость (и предательство) — только мозговой порок.
Ребенок у нее есть — 9л. спустя после моего пожелания — а у ребенка (девочки, к<отор>ую назвала Kiki) кроме русской няни и бабушки — еще скандинавская няня, и ребенок этот (7 мес.!) отправлен с Nurse[37] — в Plessis-Robinson.[38] А мать — здесь: ходит по гостям и собраниям.
А письмо — хранит. (Документ? Патент на благородство? Но — кому я его ни выдавала!!! Скорей — примета обратного!)
Мур — 11-го сент<ября> 1928 г.
Я: — За кого еще помолимся?
— За Бога!
(Здесь кончается квадратная зеленая тетр<адь> с географической картой — Егорушка. — Начата 11-го марта 1928 г. в Мёдоне, кончена 11-го сент<ября> 1928 г., в Понтайяке.)
ВЫПИСКИ ИЗ ОГРОМНОЙ СИНЕЙ ЧЕРНОВОЙ
Понтайяк, 15-го сентября 1928 г. — Мёдон, 31-го января 1930 г.
Мур
(конец Октября 1928 г. — 15-го — 20-го)
— Папа! Почему я Вас совсем не вижу? Когда Вы туда уходите, Вы становитесь — негр? (Уходит в соседнюю темную комнату — и в ней чернеет (негр).)
Дьявол, это как яблоко. — Элиза, это похоже на язык.
А в небе можно утонуть? Куда утонешь.
Утонил, зажгить, помахy (помашу + помахаю)
— У меня не было трубе? Нет, я не так сказал. Трубу? Нет!
— Трубы?
— Нет, нет, — труб!
Любовь к речи, интонации, вплоть до декламации. (Основная интонация — убедительная, т. е. убежденная.) Иногда, говоря, влезает на стул. — Я не могу говорить (сидя), когда все сидят!
Слушая какую-то сказку:
— Мать? На крыльях? Странная мать! Ну, и птичка!
В гостях, испуганно (а есть — чего: целое множество (любящих друг друга и никого другого) одинаковостей) —
— Мама! А Вы не Черновы?
(множество)
— Ты не пил морской воды?
— Нет, не пил.
— Почему же ты знаешь, что она соленая?
— Должно быть Бог послал.
Я сам родился? (И уже утверждая) — Без мамы, без папы без Маталь-Натвевны,[39] без Али — сам родился!
Глядя на похоронную процессию из окна:
— Это всё женихи! Этого машина — женихи. (Этот машин — катафалк.)
Однажды, возле нового мёдонского лесного кладбища, при встрече с такой же процессией:
— Мама! Почему же Вы мне <пропуск одного слова>, что покойник спит?
— Конечно, спит. А потом когда-нибудь проснется.
— Как же он спит, когда у него глаза открыты?
— Что?
— Ну да, я отлично вижу, что он смотрит!
— Да где ж ты его видишь?
