ну, да что теперь говорить! Впрочем, в шкафчике лежал фруктовый нож – золоченая игрушка, но она все же что-то резала, а выбора у него не было. Пламя уже вступило в комнату, когда последняя петля упала. Сана вскочила и… тут же рухнула на пол.
– Я не могу! – плача, закричала она. – Не могу двигаться! Действительно, у нее затекли руки и ноги. На то, чтобы они отошли, требовалось всего несколько минут, но этих минут у них не было. Бейсингем просто вскинул бы девушку на плечо, однако Шантье такой подвиг был не по силам, и он потащил ее волоком через свою комнату, по коридору. У самого пола дыма было немного, ей приходилось легче, а маркиз задыхался, все чаще останавливаясь и закусывая губу, но все равно тащил свою ношу с упорством муравья.
– Сейчас, Сана… – шептал он. – Здесь, в конце коридора, лестница, мы спустимся, все будет хорошо…
Как он собирался спускать девушку по узкой винтовой лестнице, Рене пока не задумывался, да ему и не пришлось этим заниматься. В конце коридора заноза, постоянно сидевшая в сердце, превратилась в молнию и ударила, разрывая надвое грудь. Он упал, последним усилием подтолкнул Сану вперед, прошептав:
– Там… Открытая дверь… Постарайся…
Идти девушка по-прежнему не могла. Она кое-как подползла к двери, скатилась по лестнице, выползла в коридор и… попала прямо в объятия пожарного.
– Скорей! – задыхаясь, прошептала она. – Там, наверху… Рене… в коридоре…
Шантье весил совсем немного, и отставной солдат без труда вынес его из горящего дома, но с первого взгляда было ясно, что помощь маркизу уже не нужна…
…Дом догорал, от него остались лишь черные стены с пустыми проемами окон. Впрочем, значения это не имело, потому что хозяин вот уже час как неподвижно лежал на каменной скамье в своем крохотном садике. Он уже остывал, губы почернели. Сана сидела у него в ногах, без мыслей, без слез. Она даже не сразу поняла, кто это так кричит рядом с ней.
– Рене! – захлебывался слезами Энтони. – Рене! Нет! Не надо, ну пожалуйста, я прошу тебя!
До сих пор Бейсингем не задумывался, что значит в его жизни Рене. Маркиз просто был в ней, так же как солнце, или дождь, или деревья и крыши Трогартейна. А теперь его нет, и не будет никогда, а без Рене это уже совсем не та жизнь, да и как можно жить, потеряв кусок сердца? Рене, самый близкий человек на земле, ближе брата, ближе всех…
– Рене! – Энтони плакал и кричал, и ему было наплевать, что его видят таким, ему вообще на все было наплевать, он ничего не замечал, кроме этого мертвого лица, почерневших губ, нелепо свисающей руки.
Казалось, этому не будет конца, но все же конец бывает у всего. Бейсингем затих, сел на землю, бессильно привалившись к скамейке, откинулся назад и заметил, наконец, Сану.
– Он вытащил меня из огня, а сам… – сказала девушка.
Энтони молчал. Наверное, он и не слышал Сану. Он молчал, и люди вокруг тоже молчали. И среди этой тишины он вдруг заговорил каким-то странным, отстраненным голосом:
– Святой Ульрих! Помнишь, мы говорили о чуде? Ты обещал мне, помнишь? Вот это чудо мне нужно. Я на все согласен, я буду самым примерным среди твоих прихожан, только помоги…
Энтони замолк, глядя в мертвое лицо, но оно оставалось мертвым. И тогда он уткнулся в колени девушки и горько сказал:
– Сана, чудес не бывает… Бога нет, и чудес тоже, все обман, Сана…
Он плакал на сей раз тихо, но так безнадежно, что ей захотелось, чтобы это она лежала на скамейке, а Рене сидел у нее в ногах, живой. Наверное, тогда Тони так бы не плакал… Из каких же глубин отчаяния вырвались эти слова, если насмешник и безбожник Бейсингем просит святого о чуде! Она молча перебирала его мокрые от пота волосы, краем уха слушая доносившиеся из толпы голоса.
– Богохульствует, – сказал какой-то мужчина.
– Как тебе не стыдно, – отозвалась женщина.
– Обезумел, – сказал еще один голос.
Они говорили, говорили, потом кто-то вдруг крикнул: «Смотрите!» – и наступила тишина. Сана поинтересовалась, куда они все глядят, и тоже вскрикнула:
– Тони! Смотри!
Бейсингем поднял голову и… нет, он не закричал, только вздрогнул и застыл. Лицо Рене было живым, и губы уже не черные, а такие, как обычно, и рука, которой он коснулся, была теплой. Толпа вокруг по- прежнему молчала, окружая их стеной, люди словно не могли решить, подойти ближе или шарахнуться в ужасе.
– Тебе всегда все нужно сразу, – возник в мозгу голос кирасирского полковника. – Я все-таки не Господь Бог…
Разорвав тишину, закричала какая-то женщина, мужской голос одернул:
– Чего орешь? Молиться надо!
Энтони, решившись, наконец, коснулся лица Рене, и тот открыл глаза, улыбнулся:
– Тони… Я тебя видел….
– Когда? – глупо спросил Энтони.
– Сейчас… Я пытался объяснить, что не надо так убиваться, мне хорошо, не болит ничего – но ты не слышал…
От этих слов Бейсингема словно жаром обдало. Он ведь, когда просил о чуде, думал о себе – и не предположил, что Рене там может быть лучше.
– Ну, уж этот-то подарок твой друг заслужил… – ответил его мыслям незримый голос.
– По правде, куда больше, чем я свой… – согласился Энтони.
Он сейчас согласился бы с чем угодно. Минуты шли, а Бейсингем просто сидел и смотрел на Рене, держал его за руку. Трудно сказать, сколько бы он еще так пробыл, если бы не Алан – мальчик тряхнул его за плечо, заставив обратить на себя внимание.
– Может быть, лучше уехать отсюда? – предложил он. – Карета маркиза здесь…
Энтони встал, окинул взглядом безмолвную толпу, догорающий дом, сад. Алан протянул плащ, Энтони бережно укрыл маркиза, поднял на руки и понес к карете…
Бейсингем уже взялся за повод Марион, когда его окликнули. Это была Сана. Лишь теперь он запоздало удивился тому, что девушка здесь – впрочем, какая разница?
– Тони, – сказала она. – Я вернулась, чтобы… возьмите! Сана протянула ему кольцо с изумрудом и быстро пошла, почти побежала за дом, туда, где был выход в переулки. Впрочем, Энтони не собирался ее догонять. Он взглянул на кольцо, пожал плечами и вскочил в седло…
В доме герцогини Баррио, приютившей всех своих бездомных друзей, было весело. Иной раз даже слишком.
Алан, взявший на себя попечение о ничего не соображающем Энтони и его друзьях, привез их всех к себе, к полному восторгу герцогини. Бейсингем, правда, заикнулся о том, чтобы вернуться во дворец, но на лице у него было написано, что говорится это из чистой вежливости. И он так по-детски обрадовался, когда Эстер категорично заявила, что припасов в ее доме уж как-нибудь хватит, чтобы прокормить лишнего маршала.
Теодору юный герцог велел отдыхать, и генерал безропотно повиновался. Он спал до полудня, читал «Хронику имперских войн», играл на лютне и учил Лориана читать и фехтовать: второе успешно, первое – не очень. Разведчик, незаметный и вездесущий, словно кот, относился к своему генералу с совершенно некошачьей преданностью. Если где-то был Гален, стало быть, в радиусе десяти шагов можно было сыскать и Дориана, а если не там, значит – на конюшне.
Гален пребывал в состоянии ленивой неги, зато Рене был счастлив, как пятимесячный щенок. Впервые за свои тридцать семь лет он почувствовал себя здоровым. Его высокий чистый голос звенел по всему дому, наполняя его смехом и шутками. Теодор и маркиза пытался научить фехтовать, но тут уж толку не было никакого.
