– Что? Объясни…
Капрал объяснил. Его родные жили возле крепостной стены, и он хорошо знал, как хозяева домов под стеной зарабатывают себе на пиво. Ворота на ночь закрывались, поэтому многие держали у себя длинные лестницы. Поставив такую на крышу дома, можно было перебраться на стену. Энтони сразу, с полуслова оценил предложение. Действительно, в старой стене всего трое ворот, а народу внизу живет тысяч сорок. Многие до ворот попросту не доберутся.
Энтони приказал поставить караулы во дворах и снова повернулся к капралу:
– Когда все кончится, – получишь награду!
– Да, еще… – добавил пожарный. – Не давайте укрываться в храмах и на площадях. В огне брода не будет. – Ну, ребятки… – вдруг посерьезнев, он омахнул лицо знаком Солнца, – храни нас всех Бог, чтобы пережить эту ночь…
Солдаты быстро разбивались на отряды, наглухо застегивали мундиры. Кое-кто молился, обратившись лицом к собору. Впереди, около стены, закричали: «Все от ворот!», солдаты разбежались по периметру площади. Взорвали удачно, быстро растащили обломки. Стражники уже стояли перед воротами: четырнадцать отрядов, по числу улиц, лица повернуты к нему, сотни лиц. Ждут приказа…
Энтони оглядел строй. Ну почему все так?! Боже, если бы ты был, ты бы послал кого-нибудь, на кого можно свалить это проклятое руководство, ведь он же боевой генерал, от него здесь, наверху, никакого толку!!!
Он с отчаянием огляделся по сторонам. В двух десятках шагов совещались Марешаль, двое пожарных и какой-то наспех одетый толстячок. Толстяк словно почувствовал его взгляд, обернулся и заспешил к Бейсингему. Энтони не знал, как его зовут, но не раз видел этого человека – это был максимус, главный купеческий старшина. Вот и славно!
– Передайте коменданту, – сказал ему Энтони, – бороться с огнем бессмысленно. Пусть не вздумает использовать обозы. Я отправил вниз стражу, спасать людей. Наведите порядок наверху, у вас это получится лучше, чем у меня.
Максимус открыл было рот что-то сказать, но Энтони не дал ему такой возможности, а, повернувшись, быстро пристроился во главе первой сотни, рядом с Флори, спиной чувствуя, как радостное оживление пробежало по строю, и махнул рукой, посылая солдат вперед.
Когда они шли по улице Солнца, уже вовсю гудели колокола, тяжело и горько пахло дымом, и в воздухе словно бы стоял туман. Сначала Бейсингем с непривычки оттягивал закрывавший лицо платок, но вскоре дым стал гуще, он резал легкие, и Энтони теперь дышал только через мокрую ткань. Он усмехнулся, вспомнив одежную лавку, толстого перепуганного хозяина, настойчиво предлагавшего «милорду» самый лучший шелк – хотя шелк-то как раз и не годился. Милорд выбрал белую с алыми цветами шерстяную шаль, под цвет камзола и рубинов. Надо бы рассказать Шантье, как он и тут остался верен себе… Это была последняя посторонняя мысль, промелькнувшая в голове. Отвлекаться было нельзя, им предстояло нечто неведомое и жуткое, и это нечто могло обрушиться на них в любое мгновение.
По правде сказать, командиром Энтони был только по видимости: он всего лишь громко повторял тихие указания Флори. Пожарный знал, что делать, куда лучше Бейсингема, да и глотка у него была здоровее, однако он по-своему заботился об авторитете генерала. Они шли, расставляя по пути посты на перекрестках, и примерно через полчаса оказались неподалеку от границы огня. К тому времени их осталось человек двадцать.
Отряд вышел на большую грязную площадь, названия которой Энтони не знал, и остановился. Как ни готовил он себя к тому, что увидит нечто небывалое, все равно ничего подобного тому, что оказалось на самом деле… Так, должно быть, выглядит ад – сравнение было банальным, но верным.
Точнее, не видел он как раз почти ничего – красноватый полумрак, затянутый дымным маревом, в котором метались тени. Зато шум стоял такой, что Бейсингем едва слышал самого себя, хотя командным голосом был не обижен. Он и не предполагал, что от пламени может происходить столько шуму: огонь грохотал, гудел, стреляли, не хуже пушек, пылающие бревна. На самой площади истошные крики сливались в один многоголосый вопль. И над всем этим кошмаром надрывались колокола церквей. Нет, надо заткнуть хотя бы эти бронзовые глотки!
Справа возвышалась какая-то неясная громада: это оказался большой приземистый храм, деревянный на каменном фундаменте. Колоколов в нем было, как показалось Энтони, по меньшей мере с десяток.
– Пошли туда людей, – велел он сотнику, – чтобы перестали звонить. Можно подумать, кто-то не знает, что начался пожар.
– Люди в храм бегут, – буркнул тот, омахивая лицо знаком Солнца. – Поэтому и звонят.
– Вот именно, – раздраженно сказал Энтони. – И там наверняка уже укрывается куча идиотов, надеются, что боженька их спасет. Гони всех оттуда!
Капрал укоризненно посмотрел на Бейсингема, но ничего не сказал, взял пятерых солдат и направился к церкви. Вскоре оттуда действительно повалили люди.
Энтони знал, что скученность на бедной окраине чудовищная. В каждой комнате лепившихся друг к другу убогих домишек ютилось несколько человек, а то и несколько семей. Обитатели трущоб выскакивали, кто в чем спал – те, кто вообще успевал выскочить – и метались теперь в дыму по узким улочкам, освещенным лишь подступающим пламенем, не зная, куда бежать, звали друг друга или просто вопили от ужаса.
Пожарный оказался прав, трещотки им пригодились, и еще как! На их сухой деревянный голос, пронизывавший адский шум горящего города, выскакивали люди – раздетые, очумевшие, не соображающие, где какая сторона света и куда бежать, но уголком обезумевшего мозга понимающие, что где городская стража, там порядок и надежда.
Солдаты стали поперек площади, сходящейся воронкой от колодца до главной улицы и цепочками у двух других, ведущих к верхнему городу. К ним подтягивались и не потерявшие голову горожане. Мужчины брали палки и становились рядом со стражниками, женщины тащили из лавки на площади холсты, резали их, кидали в поилку для скота и подавали выбегавшим к ним людям мокрые тряпки.
Энтони впервые в жизни видел, как действует городская стража в обезумевшей толпе. Отцепив от пояса тесаки и не вынимая их из ножен, стражники сбивали перепуганных мечущихся людей в стадо и, не давая им топтать друг друга, короткими ударами гнали к главной улице. Между делом солдаты отбирали громоздкие вещи – чего только не хватали несчастные с перепугу! – поднимали детей и совали их на руки мужчинам, если те хоть что-то соображали. Но что-то соображали далеко не все. На стражника вылетел здоровенный детина, пробивавший себе дорогу в толпе обломком доски – тут же сверкнул выхваченный клинок, и тот без звука рухнул на землю, а солдат, ни на мгновение не останавливаясь, вбросил тесак в ножны и продолжил свою пастушескую работу.
Огонь приближался. Грохот и гудение пламени сделались громче, на площади становилось светлее. Время от времени сквозь треск огня прорывался жуткий, ни с чем не сравнимый вопль, который долго еще будет звучать в ушах тех, кто его слышал…
– Милорд, – хрипло прошептал стоящий рядом солдат, – что это такое? Чем пахнет?
Бейсингем принюхался: пахло жареным мясом. Солдат отошел в сторону, наклонился, ухватившись за сруб колодца, и оттянул край платка. Энтони с трудом удержал подкативший к горлу мерзкий комок – лишь потому, что еще думал о престиже командира. Хотя какой он командир? Солдаты и без него знают, что делать, а он лишь стоит и смотрит. Он подошел к колодцу и, сменив одного из горожан, взялся за ведро.
Постепенно площадь пустела. Толпа схлынула, ушли помогавшие солдатам горожане. Шум пожара подошел ближе, до них стали долетать небольшие головешки. Энтони приказал трубить сбор, и над площадью запел рожок.
– Можно несколько минут отдохнуть… – сказал пожарный.
Стражники рухнули на землю, где стояли, Флори устроился рядом с Бейсингемом на краю колоды и, повернув голову, внимательно прислушивался. С боков площади уже слышался треск огня, пламя обходило их – еще немного, и кольцо замкнется. Флори вздохнул и поднялся:
– Все! Надо идти!
Сигнальщик протрубил отход, и, вылив на головы по черпаку воды из колоды, они быстро пошли
