посадили, чтобы отомстить, – это одно. А если для того, чтобы МГБ руки обрубить, – совсем другое. Кроме того, часть тех, кого Витька придерживал на следствии, очень быстро выпихнули в лагеря – впечатление, что с той же целью: сдать дела в архив и забыть. Надеюсь, ты помнишь ежовское наследство?
Еще бы не помнить. Когда Берия пришел в органы в тридцать восьмом, во многих делах были такие же зияющие дыры. И только когда после кропотливой работы выяснили, что было на месте уничтоженных протоколов, Берия понял, как прав оказался Сталин и как близко они тогда стояли к перевороту. Если это так и сейчас и если Виктор раскопал заговор, то его нельзя не только выпускать, но даже допрашивать один на один, чтобы не спугнуть заговорщиков. Да ему даже улыбнуться на допросе нельзя – одна улыбка, и до завтра он может не дожить.
– Собирай материал на Игнатьева, готовь арест, – сказал Берия. – Абакумов и его ребята пусть пока сидят. Ничего с ними не станется, потом извинимся, скажем, такой была оперативная необходимость.
– А как их держать, если дело развалилось?
– Я найду что сказать, – фыркнул Берия. – А ты потом прокомментируешь. Мы с ним после войны все время ругались. Смелый он очень стал, пер вперед, как танк, мне своей бдительностью все время мешал работать. Вот и шепнешь кому надо, якобы я с ним старые счеты свожу.
– Может, жену выпустить? – неуверенно спросил Богдан..
– И жена пусть посидит. Чем она лучше других? Другое дело, что закон этот давно отменять надо. Ничего, два года терпели, потерпят еще два месяца…
Берия назначил встречу с Абакумовым через день. Не так и не о том ему хотелось бы говорить с Виктором, о чем он собирался, но присутствие нескольких заместителей и начальников управлений сковывало, словно кандалами: среди них находился как минимум один человек Игнатьева, а может быть, и не один. Нельзя, чтобы те, кто стоит за бывшим министром, поняли его истинное отношение. Ошибка здесь слишком дорого стоила.
Снова тот же кабинет на Лубянке, что и пятнадцать лет назад, тот же невысокий столик и два кресла. Однако теперь Берия остался на своем месте за столом. Он сидел и молчал, глядя на человека перед собой. Сперва он решил было, что перепутали и привели не того арестованного, и лишь вглядевшись профессионально, догадался по еще сохранившимся приметам – того самого. В этом изможденном до последней степени человеке невозможно было узнать статного красавца генерала. Какие бы между ними ни были отношения, держать его в тюрьме без вины даже лишний день – преступление. Лишь теперь он понял окончательно, что происходило в МВД в последние полтора года, а заодно и каким подлецом себя выставляет – а что поделаешь?
Лаврентий раскрыл папку и сухо, холодно стал задавать обычные рутинные вопросы по делу. Абакумов отвечал, не глядя на него, так же сухо и равнодушно. Ни на что не жаловался и ни о чем не просил. Наконец они закончили. И тут сзади к Виктору подошел Богдан и положил перед ним на стол письма, спросив:
– Это вы писали?
– Я, – безразлично ответил тот.
– Вот вам бумага. Пишите заявление: когда и при каких обстоятельствах вы написали эти письма. Вам их показывали на допросах?
– Показывали…
– Что говорили?
– Что адресаты ознакомились и вернули их обратно. И никто мне не поможет, а будет так, как захочет Рюмин.
– И это тоже пишите.
– Зачем?
– Не пересылать письма, адресованные членам правительства, конечно, небольшое преступление по сравнению с теми, которые здесь совершались, но и оно должно быть расследовано.
– Что ты врешь! – внезапно задохнулся Абакумов. – Их обратно пересылали, я сам печати с подписями видел! Предали, а теперь…
И умолк: Берия поднял голову, оборвав его одним взглядом.
– Эти закорючки что, так трудно подделать? Задаешь тут детские вопросы. Мало сидел? Пиши!
И Виктор сразу погас. Неловким деревянным движением он взял перо и принялся писать. В самих движениях ничего удивительного не было – несколько последних месяцев его держали в наручниках, вывернув руки за спину, круглосуточно. А вот то, что он так и не восстановился за полтора месяца нормального содержания – это очень плохо. Похоже, традиционное «подлечим» растянется не на один месяц, если вообще получится.
Один только Берия видел, как, забирая у Абакумова заявление, Богдан еле заметно сжал его руку. Не удержался, хотя и знал – нельзя.
Безразличные глаза арестованного тут же набухли слезами, слезы покатились по щекам.
– Лавретний Павлович, – выдохнул он, – ну будьте же человеком. Если я в чем перед вами виноват, то вы меня уже так наказали, что дальше некуда. Я никогда не был врагом, вы же знаете! Нельзя же так…
– Все расследуем, – сухо сказал Берия. – Если виновен, понесешь наказание. Нет – освободим, подлечим и дадим работу. Ведите.
Абакумов каким-то странным взглядом посмотрел на него, потом почему-то на стол и вышел. Когда дверь закрылась, Берия повернулся к начальнику следчасти Влодзимирскому:
– Подними еще раз «дело авиаторов». Найди в нем факты злоупотреблений, фальсификации показаний и применения извращенных методов ведения следствия.
– Откуда я все это там возьму? – хмыкнул тот.
– Сказать, откуда? Ты что, тоже вчера родился? Это дело компрометирует товарища Маленкова. А он, если кто-то здесь забыл, является Председателем Совета Министров и должен иметь незапятнанную репутацию. Поэтому все фигуранты «дела авиаторов» должны быть реабилитированы. Аналогично исследуй «дело Жемчужиной», которое компрометирует товарища Молотова. Чтобы все это не выглядело тенденциозным, поищи и присоедини сюда еще парочку дел, лучше на военных. Только скажи следователям, чтобы не копали на Витьку по пятьдесят восьмой, хватит с него и злоупотребления служебным положением.
– Товарищ Берия, как же… – начал и не закончил Влодзимирский.
– Так! – отрезал Берия. – Выпустить Абакумова мы не можем. Это политически неправильно. Нам нужен открытый процесс, вот и будем судить гласно его и его работников, о приговоре сообщим в газетах. Через год-другой их всех амнистируем, Витьку отправим по состоянию здоровья на пенсию, куда-нибудь подальше от Москвы, и пусть живет себе. Если, конечно, не будет настаивать на своей невиновности.
Когда они шли обедать, Берия в коридоре сказал Кобулову:
– Теперь тебе и трудиться не надо. Подчищенные дела на военных тебе принесут как подозрительные, где вина не соответствует наказанию. Дальше работай сам, не мне тебя учить. Дело Абакумова поручи игнатьевским следователям, пусть копают, только помедленнее и потщательнее, чтобы его и на самом деле судить не пришлось. Витьку будешь вызывать к себе только в чьем-либо присутствии. И не вздумай ему еще раз руку пожать. Потом все объясним, потом и извиняться будем.
– А как с авиаторами? Неужели этих … реабилитировать?
– Ну и х… с ними! Они свое уже отсидели и, надеюсь, сделали выводы. Пусть Георгий доверит им любое самое большое дело. Не думаю, что когда-либо еще с ними придется говорить о заводском браке. Может, их в ПГУ[87] взять, а, Богдан? А Абакумова – обеспечивать безопасность, вместо Мешика. Вот будет весело…
– Весело не будет, – хмуро сказал Богдан. – Витьку сейчас только на цепи водить можно. Он и раньше- то добротой не страдал, а теперь глотки зубами рвать будет, особенно после того, как ты с ним сегодня разговаривал. Слушай, Лаврентий, почему ты ему мандаринчик-то не дал?
– Почему? – удивленно остановился Берия. – А черт его знает. Забыл…
– Раньше не забывал. И слова умел находить. И знаешь, Лаврентий, на месте Витьки после такого я бы к тебе работать не пошел. Ни за ордена, ни по приказу, ни ради совести коммуниста…
Ворочаясь без сна на жесткой койке, Берия снова вспоминал все. Так он и не сказал Абакумову ничего из того, что хотел сказать. И теперь Виктор умрет по ту сторону стены, которая разделяла их все эти годы, умрет с обидой и злостью. Ну почему так по-идиотски устроены люди? Почему ему надо было попасть в эту
