не МГБ. Абакумов не имел полномочий самостоятельно разрабатывать партийных работников такого уровня. Дело инициировал сам товарищ Сталин, исходя из сведений, полученных от человека, который такие полномочия имел. Вам что-нибудь говорит фамилия Мехлис?
– Конечно, – кивнул Павел. – Он был раньше министром государственного контроля.
– А что это за министерство, знаете?
– Ну…
– Вот именно. Учат вас, учат, а толку… Не знаете истории собственной страны. Товарищ Сталин всегда придавал контролю огромное значение. В марте 1919 года он стал наркомом государственного контроля – фактически первым наркомом, поскольку только с его приходом это ведомство стало нормально работать. Основной задачей наркомата было проверять государственные учреждения и государственных работников, и полномочия он имел самые широкие. В 1920 году наркомат госконтроля преобразовали в наркомат Рабоче- крестьянской инспекции, а в 1940 году воссоздали снова, и его наркомом стал Лев Захарович Мехлис. О покойниках плохо не говорят, однако характер у него был премерзкий. Но доверял ему товарищ Сталин, как себе самому.
Так вот, в 1948 году от него начали поступать сигналы: в Ленинграде не все благополучно. Сначала он раскопал то, что ленинградская верхушка принимает весьма недешевые подарки от некоторых руководителей заводов, что в городе отвратительно налажен учет трофейных ценностей – а это почва для колоссальных злоупотреблений. Потом сообщил дополнительные наблюдения своих людей. Например, в Музее обороны Ленинграда блокаду представляют едва ли не главным событием войны, а Кузнецова – основным ее героем, совершенно забыв о том, что городу помогала выстоять вся страна и первым секретарем все-таки был товарищ Жданов. Насторожило его и следующее: с тех пор, как Кузнецов стал начальником Управления кадров ЦК, во многих регионах на ключевые посты назначаются выходцы из Ленинграда, и у них как-то очень уж успешно идет работа, выполняются и перевыполняются планы. Можно было посчитать Ленинград кузницей отличных кадров, но можно и задуматься: ведь председатель Госплана Вознесенский – тоже ленинградец, и нет ли тут какого-нибудь мухлежа? Зная Мехлиса, можно было не сомневаться, какой ответ он выберет.
В сумме из всех этих донесений следовало: в ленинградской парторганизации творится что-то непонятное и весьма подозрительное. А нюх у Мехлиса был как у хорошей собаки. Товарищ Сталин тогда никаких мер не принял и принять не мог, Политбюро никогда бы не дало санкции на разработку фигур такого уровня без железных оснований по линии МГБ, а оснований таких не было. Однако доклад министра госконтроля он запомнил крепко.
Вскоре после этого умирает товарищ Жданов. В последнее время он тяжело болел, и смерть его не была ни неожиданной, ни безвременной, однако сопровождалась она весьма странными обстоятельствами, и я до сих пор не понимаю, почему товарищ Сталин не приказал провести по этому делу расследование. В последние дни жизни Жданова медики, лечившие его, поспорили о диагнозе. Женщина-врач, снимавшая электрокардиограмму, поставила ему инфаркт, остальные доктора с ней не согласились, более того, потребовали, чтобы она переписала свое заключение. Как и положено члену партии, она не осталась равнодушной к судьбе больного и написала письмо начальнику Главного управления охраны Власику, где изложила эту историю. Власик передал письмо своему начальству – министру госбезопасности Абакумову, и в тот же день оно было на столе у Сталина. Почему-то товарищ Сталин не отнесся к нему серьезно – это, надо сказать, очень странно, ведь на следующий день Андрей Александрович умер. Как бы то ни было, расследование Абакумов проводить не стал.
Тем временем кто-то рассказал о письме начальнику Лечебно-санитарного управления профессору Егорову – одному из тех, на кого она жаловалась. Там созвали комиссию, комиссия все проверила еще раз и решила: лечение было абсолютно правильным. Женщину эту серьезно прижали, и тогда она написала второе письмо – секретарю ЦК Кузнецову. Вероятно, запомнила, что именно Кузнецов приезжал к товарищу Жданову в день его смерти, вот и обратилась за защитой…
Маленков замолчал, потянулся к конфетнице и вдруг быстро взглянул на Павла. Опять все те же конспиративные игры: говорит одно, имеет в виду другое? Зачем он вообще рассказал историю смерти Жданова? Раз не было следствия, стало быть, это к делу не относится. И как мог Абакумов пропустить такой сигнал… Ах вот оно что! Павел, изо всех сил стараясь сдержать улыбку, спросил:
– Почему вы думаете, будто Абакумов не начал расследования?
– А вы полагаете, это было не так? – пожал плечами Маленков. – Я ведь не вдавался в подробности, судил только по его действиям.
– Так в действиях-то все и дело! Я ведь почерк СМЕРШа хорошо знаю, довелось вместе поработать. Артисты те еще! У них любимая забава – пугнуть, спровоцировать и смотреть, что получится. Иной раз дело не стоит выеденного яйца, а они…
– Да оно действительно не стоило выеденного яйца! – воскликнул Маленков. – Я ведь тоже консультировался с врачами. Сердце товарища Жданова находилось в таком состоянии, что речь шла уже о днях жизни, максимум о нескольких месяцах. Ни о каком убийстве и речи быть не могло, так что незачем было этих медиков пугать, и никто их не трогал, пока за них Рюмин не взялся. [91]
– Да я и не о медиках говорю… – начал было Павел и замолк.
Вот теперь и увидим, пойдет Маленков на разговор или все же уйдет в сторону… Тот не сразу ответил, несколько секунд думал о чем-то, сосредоточенно размешивая чай, потом заговорил другим тоном, негромко и размеренно.
– Послушайте, Павел Андреевич, я никаких выводов о вещах, которыми не владею, делать не приучен. В чекистских методах я разбираюсь плохо. А вы опытный человек, и если хотите высказать свое мнение, то прошу вас, не стесняйтесь. Мне будет интересно послушать, как смотрит на все это профессионал…
Председатель Совмина выглядел по-прежнему открытым и искренним, но в глубине глаз плясали некие неуловимые чертики. Ясен перец, больше, чем можно говорить, Маленков не скажет – а вот если он, Павел, сделает из его слов свои выводы и выводы эти ему сообщит, то может получиться интересно…
– Кого же, по вашему мнению, хотел пугнуть Абакумов? – спросил Маленков.
– По-видимому, Кузнецова. Если, допустим, они с товарищем Ждановым друг друга недолюбливали и в день смерти Кузнецов к нему приехал, то это подозрительно…
– Не просто недолюбливали, – заулыбался Маленков. – И не один он приехал, а с Вознесенским и с первым секретарем Ленинградского обкома Попковым. И не только были там, а присутствовали на вскрытии тела, разбирали и опечатывали бумаги товарища Жданова, чтобы отправить их в Москву.
– Ну вот, видите… Тимашук, обращаясь к Кузнецову, рассказывала о том, первом своем письме, адресованном Власику?
– Конечно. Она изложила всю историю, от начала до конца.
– То есть Кузнецов понял, что у МГБ есть повод начать расследование смерти товарища Жданова. А если бы оно началось, то ко всем этим фактам было бы привлечено внимание…
– Абакумова, – закончил фразу Предсовмина. – Тут надо понимать, кто это такой. Вы о нем что-нибудь знаете?
– Откуда? – пожал плечами Павел. – Я совсем из другого ведомства.
– Ну так вот, чтоб вы знали, – Маленков засмеялся. – Министр госбезопасности Абакумов имел хватку бульдога и привычку всегда идти напролом. Если кто попался ему на зуб – не выпустит, если чего решил – сделает, если что-то мешает – снесет, не глядя. Угрожать, подкупать, договариваться с ним было бесполезно, и об этом все знали. Он, как хороший пес, признавал только одного хозяина – Сталина, да еще против Лаврентия не шел. Пользуясь вашими любимыми военными сравнениями, Абакумову переть против Берии было все равно что «тридцатьчетверке» таранить КВ-2.[92] Но Лаврентий заступался только за своих, а Кузнецов ему своим не был… Да, интересные вы мысли высказываете. И с какой целью, по вашему мнению, Абакумов мог пугать Кузнецова?
– Заставить его занервничать, потом активизировать агентурную разработку…
– Не годится, – усмехнулся Маленков. – Агентурную разработку человека такого уровня он не мог проводить без санкции Политбюро – но тогда в ней нет смысла, поскольку почти наверняка произошла бы утечка информации, и объект стал бы очень осторожен. А если бы каким-то образом узнали, что госбезопасность разрабатывает секретаря ЦК без санкции – вот тогда уж точно Абакумову бы мало не
