– Поверь мне, Джоуи, мы прекрасно заживем здесь, в Кинлохлевене, несмотря на все недостатки моей жены.
Джоанна посмотрела на этого упрямца и с глубоким вздохом опустила голову. Спорить с ним было совершенно бессмысленно. Он как осел, который упирается и не хочет сделать ни шагу, чем бы его ни прельщали и как бы ни тащили. Джоанна посмотрела на лежащее перед ней письмо и снова тяжело вздохнула:
– Вы уверены, что хотите начать письмо именно так? Просто «Дорогая леди Эмма»?
Маклин удивленно посмотрел на нее:
– Но именно так ее и зовут.
– Но это звучит слишком… – Она замолчала, подбирая нужное слово.
– Слишком официально?
Джоанна кивнула.
– Как вы обычно называете свою маму?
– Мама.
– Тогда почему бы нам не начать письмо так: «Дорогая мама»? – с улыбкой предложила Джоанна.
Он секунду подумал:
– Ну что ж, давай.
Она зачеркнула написанное и сверху добавила новый вариант приветствия.
– Вообще-то, – сообщила она, – по-моему, «любимая мамочка» звучит лучше.
Рори поднял одну бровь, глядя, как она опять зачеркивает и снова пишет, но не стал возражать.
Джоанна в задумчивости прикусила нижнюю губу, все еще не удовлетворенная написанным. Потом после слова «любимая» она добавила «дорогая».
– Ну вот, – наконец сказала она, довольная своей работой, – так будет гораздо лучше.
Маклин поднялся с кресла и снова подошел к ней. Приветствие, зачеркнутое, перечеркнутое и зачеркнутое опять, в конце концов, выглядело так: «Моя любимая, дорогая мамочка».
– Да-а, – протянул Маклин.
В его голосе явно слышалась ирония.
– Хорошо, что я подписал письмо, а то она никогда бы не догадалась, от кого оно.
– Если позволите, я бы хотел предложить еще кое-что, – сказала Джоанна. – Я думаю, что будет лучше закончить его таким образом.
Не дожидаясь его ответа, она зачеркнула строчку и сверху подписала: «С уважением и почтением, Ваш любящий сын».
Маклин взял письмо и перечитал его без всяких комментариев. Слишком поздно Джоанна поняла, что ее почерк слишком красив и витиеват для простого дворового мальчика-сироты. Письмо пестрело всевозможными завитушками и хвостиками.
– Мне надо бы переписать его, – сказала она, потянувшись за письмом.
– Не надо, – ответил Маклин.
На его губах играла еле заметная улыбка.
– Моей маме оно понравится и в таком виде. Думаю, что она получит большое удовольствие, читая его.
В его глазах вспыхивали веселые искорки, и неожиданная теплота в его взгляде и тоне заставила Джоанну судорожно вздохнуть. Как ей могла прийти в голову мысль, что его глаза холодные и невыразительные? Глядя на него сейчас, она сама удивлялась, как еще совсем недавно верила в то, что он только наполовину человек, что в нем течет кровь морских чудищ, бороздящих глубины моря.
Этим утром Маклин казался Джоанне каким-то другим, хотя она не смогла бы объяснить, отчего это. Может, причина была в том, что он впервые подошел к ней так близко, что она ощущала жар, исходящий от его сильного, мускулистого тела? Она отодвинулась подальше, пока запах хвои совсем не затуманил ей ум.
Маклин забрал у Джоанны перо и чернила и положил их на стол, потом взял книгу с ее колен и крепко ухватил ее за руку.
Джоанна вздрогнула от его прикосновения, словно ожидая, что кожа морского дракона окажется холодной и противной на ощупь, но она была теплой, почти горячей, и это напугало ее еще сильнее. Джоанна попыталась вырвать руку, но Маклин положил атлас на широкую скамью и повернул девушку лицом к себе.
Жар, исходящий от его руки, казался Джоанне таким сильным, что ей вдруг ужасно захотелось побежать к роднику и остудить себя ведром ледяной воды.
Маклин повернул ее перемазанную чернилами руку ладошкой кверху и стал разглядывать мозоли – последствия работы в конюшне.
– Джок заставляет тебя работать слишком много, – сказал Маклин, нахмурившись.
– Вовсе нет, – запротестовала Джоанна. – Мне нравится работать в конюшне.
– Я передумал, парень, – заявил Маклин. – Из тебя получится гораздо лучший писарь, чем конюх. С этой минуты ты будешь работать здесь, в библиотеке, со мной.
