Он скучал по работе, по жене и хутору.
Не прошло и двух-трех часов после его приезда, как ему уже так опротивела эта Вулька с ее домом, прекрасными постройками и парком, что он места себе не находил.
«Что тут за жизнь? — рассуждал он сам с собой. — Вот у нас — так просто рай!»
Наконец, Заяц отправился в корчму, и там он, всю жизнь бывший трезвенником, впервые постиг глубокую истину, что рюмочка, если ее почаще доливать, — великая утешительница страждущих.
По возвращении из корчмы он уже не тосковал по хутору, совсем другие мысли его занимали:
«А ведь, по правде говоря, здесь, в Вульке, весело живется! Дом — что костел, постройки все хорошие, каменные. Есть и пивоварня, и винокурня, и мельница — у человека душа радуется! К обеду звонят, словно на молитву, а людей — как на ярмарке! И кормят до отвала».
Он шагал по дороге, и так ему было легко, земли под собой не чуял, а мысли в голове плясали, не связанные друг с другом, и пролетали как вихрь. Еще никогда в жизни у Зайца не было столько мыслей в голове, хотя он от природы склонен был к размышлениям. В конце концов ему стало так весело, что он даже запел:
добрел до хлева и повалился на солому. Вот тут можно выспаться по-христиански!
Во сне ему казалось, что кто-то тормошит его.
— Куба! Куба! Проснись!
— Брысь! Кыш! Кыш! — бурчал, ничего не соображая, Куба.
— Да ты пьян, скот этакий! Куба!
— Чего пристала! Не видишь, что я делаю? — огрызнулся Заяц и, уткнувшись лицом в солому, стал дрыгать ногами.
Разбудить его никак не удавалось, и он проспал до восхода солнца.
А в этот вечер врачи снова осмотрели больную и устроили в соседней комнате второй консилиум.
— Итак, коллега, вы продолжаете утверждать, что это не воспаление легких? — начал Драгонович, снисходительно улыбаясь.
— Да, утверждаю. И убежден, что вы, коллега, сделали слишком поспешное заключение, — сухо ответил варшавянин.
Это было уже чересчур. Драгонович закинул ногу на ногу, сложил руки и, свысока глядя на молокососа, спросил:
— Простите… А сколько вам лет?
Шатен встал.
— Дорогой коллега, лет мне столько, что в моей практике было уже сто случаев воспаления легких.
Тут и Драгонович вскочил с места.
— Это меня мало интересует, — крикнул он, размахивая руками. — А где вы кончали университет?
Шатен засунул руки в карманы.
— Во всяком случае, не в Пацанове, уважаемый коллега!
Физиономия старого доктора из красной стала багровой.
— И я тоже не в Пацанове! Но, так как у меня столько лет практики, сколько вам от роду, и нас на одной скамье не пороли, — тут доктор сделал рукой несколько размашистых жестов сверху вниз, — то попрошу вас, милостивый государь, не величать меня коллегой!
После этой речи Драгонович вышел, чтобы успокоиться, а варшавянин так и застыл посреди комнаты.
Всю ночь он не спал, усиленно обдумывая следующие важные вопросы: как следует отнестись к выходке коллеги Драгоновича — ответить на нее устно или письменно? Или подать жалобу в ближайшее общество врачей?
Не следует ли в ответ на грубости коллеги Драгоновича потребовать удовлетворения? И найдется ли в здешних местах достаточное число секундантов?
На другой день оба противника были бледны и завтракали без всякого аппетита. Каждый из них принял твердое решение не разговаривать с другим, стараться на него не смотреть и спешно потребовать лошадей.
Оба так и сделали. А так как баронесса больше доверяла варшавскому врачу, то уехал Драгонович, получив щедрый гонорар.
В прихожей старый доктор застал камердинера Кшыстофа и лакея. Пан Кшыстоф приказал этому лакею подать пану доктору пальто, а пан доктор попросил пана Кшыстофа передать лекарю из Варшавы, что он — хлыщ и пустозвон.
Кшыстоф был поражен.
— Позвольте вам сказать, пан доктор, что я имею удовольствие знать этого пана и…
— Что, вы с ним пили в одном кабаке? — спросил окончательно взбешенный Драгонович.
Это пахло оскорблением, но Кшыстоф сохранил самообладание.
— Я по кабакам не хожу, — возразил он с достоинством, — и пана доктора встречал в таких кругах, где вы, пан не бываете!
Сказав это, он ушел, не простясь, и затем объявил баронессе, что старый доктор — человек невоспитанный и он, Кшыстоф, не согласен на будущее время оказывать ему почтение, хотя бы ему пришлось из-за этого уйти от пани баронессы.
Так молодой лекарь стал хозяином положения и мог лечить больную без всяких помех.
Он энергично занялся Анелькой. Целыми часами сидел подле нее, сам давал лекарства и вино, заказывал для нее бульон, выстукивал, выслушивал, измерял температуру. Но когда баронесса спрашивала о состоянии больной, он качал головой и отвечал цветистыми фразами:
— Больная сейчас проходит по узкой кладке, с которой легко свалиться и которая так же легко может сломаться. Но… — тут он наклонял голову и разводил руками, — у природы есть свои средства!
— Значит, состояние тяжелое? — с тревогой спрашивала баронесса.
— Не следует терять надежды до последней минуты.
— Когда же вы ожидаете кризиса?
— При малярии кризиса не бывает. Болезнь постепенно проходит, силы прибавляются, и наступает выздоровление.
— Не надо ли срочно вызвать отца?
— Да, не мешает. Его приезд может даже благотворно подействовать на нервную систему больной.
— Тут приехал арендатор из их имения и очень хотел бы ее проведать. Он хороший человек. Можно его пустить?
— Конечно! — сказал доктор.
На основании этого «конечно» Шмулю разрешено было навестить Анельку, которую он не видел уже несколько недель. Ему сказала об этом пани Вихшицкая, и Шмуль первым делом спросил:
— Извините, пани… А этой болезнью заразиться нельзя?
— Что это вам в голову взбрело!
— Видите ли, пани… У меня дети… И как раз сейчас очень много дела.
— Да ты же сам просил, а теперь боишься!
В Шмуле вдруг ожил дух Маккавеев. Он поплевал на ладонь, пригладил ею волосы и, хоть и побледнев немного, стал перебирать ногами, как горячий боевой конь перед битвой.
Они уже выходили из комнаты, как вдруг пани Вихшицкая, что-то вспомнив, взяла со стола большой флакон и щедро полила одежду Шмуля одеколоном.
— Это против заразы? — спросил он, раздувая ноздри.
— Да.
В коридоре попался им навстречу камердинер Кшыстоф. Смерив Шмуля взглядом с головы до ног, он спросил:
— Что это пан Шмуль сегодня надушился?
— Это не я, это пани Вихшицкая меня… — пояснил Шмуль.
Проходя через комнаты, они встретили одного из лакеев, и тот со смехом воскликнул:
