значительное событие в нашей жизни. Подумай только, какую цену будут иметь в глазах твоей дочери эти побрякушки, когда, застегивая ожерелье у нее на шее, ты скажешь: «Эти бриллианты в дни невзгод сохранили нам положение, спасли наше состояние…»
Вынув из ящика довольно большой сафьяновый футляр и спрятав его в карман, он наклонился к жене и прошептал:
— Щечку!..
— О, как я была бы счастлива!.. — начала пани Матильда.
— Если бы эти времена уже наступили? — подхватил, посмеиваясь, муж.
— Нет, если бы я могла тебе верить…
— Опять ты за свое, Меця! — сказал пан Ян, теряя терпение. — Я понимаю, болезнь расстроила тебе нервы, но нужно хоть немножко владеть собой…
Он говорил это уже в дверях, торопясь в кабинет, где ждал его Шмуль.
Пани Матильда осталась одна. Говоря с мужем, глядя на его красивое лицо, она перенеслась мыслями в прошлое, на несколько лет назад. Напрашивались сравнения, которые будили в ней тоску и тревогу.
'Неужели это он, душа общества, законодатель мод, влюбленный рыцарь, мечтавший некогда у ее ног? Неутомимый танцор, придумывавший все новые фигуры в мазурке, великий знаток, а нередко изобретатель изысканных дамских туалетов? Он, без которого не обходились ни один маскарад, бал или дуэль, помогавший влюбленным неоценимыми советами по части покорения сердец? Человек, без чьих авторитетных указаний не устраивался ни один званый обед?
Знание светских правил придавало его суждениям силу закона. Его остроты облетали всю округу, его дом слыл школой хорошего тона. Только он умел одним словом разрешать самые ожесточенные споры из-за убийства чужого пса, продажи больной лошади или о том, допустимо ли на балу вынимать платок из кармана. Наполовину выстроенный дом одного магната был превращен в винокурню только потому, что Ясю не понравилось расположение комнат.
А теперь этот человек не может справиться с хлопотами по имению и ценой ее ожерелья должен покупать доверие собственного арендатора!
Конечно, виной всему эта самая переходная эпоха, от которой пострадали все без разбора. Одни разорились, другие с остатками состояния переселились в город, третьи порвали отношения с тем, кого некогда величали primus inter pares!
Так рассуждала супруга пана Яна, сетуя на свой недуг, который иногда мешал ей видеть блестящие достоинства мужа.
Вошел лакей.
— Прошу к столу, пани, самовар подан.
— А пан уже в столовой?
— Я докладывал ясновельможному пану.
— Позови панну Анелю и скажи гувернантке.
Лакей вышел.
— Joseph, mon enfant, veux-tu prendre du the?..
Через светло-голубую комнату и переднюю она прошла в столовую, волоча за собой по полу шлейф белого шлафрока. Вскоре появились в столовой все еще встревоженная Анелька и молчаливая гувернантка, а за ними вошел и хозяин дома.
Он учтиво предложил руку гувернантке, у которой лицо и шея стали кирпичного цвета. Она села напротив пана Яна и потупила взор. Люди поверхностные поспешили бы сделать вывод, будто мужчины производят на панну Валентину неотразимое впечатление, но от самой ученой особы они могли бы узнать, что таким образом она демонстрирует свое презрение к аристократам.
«Ужасный человек! — думала она, поглядывая на пана Яна из-под опущенных ресниц. — Скольких женщин он сделал несчастными!»
Панна Валентина слыхала, что красивый помещик питает слабость к прекрасному полу, вследствие чего женская прислуга никогда долго не оставалась в доме.
«А ведь он так редко бывает дома, — думала она. — Боже, если бы он все время был здесь, мне пришлось бы, пожалуй, отказаться от воспитания этого заброшенного ребенка!..»
Помещик безо всякого умысла положил обе руки на стол и, глядя на панну Валентину (как ей показалось, вызывающе), обратился к лакею:
— Вели мне зажарить бифштекс по-английски.
— Мяса нет, ясновельможный пан.
— Как же так? Уже в июне невозможно достать мяса?..
— Достать-то можно, но вельможная пани не посылала в город.
Мать и дочь густо покраснели. Им было хорошо известно, что за мясом не посылали из экономии.
— Тогда прикажи сварить два яйца всмятку, — сказал пан, устремляя на гувернантку на сей раз меланхолический взор.
Панна Валентина сочла уместным вмешаться:
— Яиц тоже, наверное, нет, их подавали сегодня к обеду. И, кроме того, я ежедневно пью сырые.
— Вижу, Меця, твоя Кивальская совсем запустила хозяйство, — заметил пан Ян.
— Приноравливается к отпущенным ей средствам, — вставила гувернантка, беря под свою защиту ненавистную ключницу только для того, чтобы досадить пану Яну.
Слова ее задели помещика.
— Ты настолько слаба, Меця, что обременяешь панну Валентину обязанностями кассира?.. — спросил он.
— Mais non!..
Но в старую деву словно бес вселился.
— Это было бы не так уж плохо, — процедила она с усмешкой. — Если у вас за кассира Шмуль, то я с успехом могла бы выполнять ту же обязанность при пани Матильде.
— Бесспорно, — ответил пан Ян, слегка нахмурившись, — но, мне кажется, Анельке это не принесло бы пользы.
У Анельки чуть не выпала ложечка из рук.
— Сегодня, например, я встретил ее на проезжей дороге…
— Анельку?.. — воскликнули в один голос мать и гувернантка.
— Да, Анельку. К счастью, не одну, а в обществе дочери этого разбойника, Гайды, и еще — поросенка…
— Анеля!.. — прошептала пани Матильда.
— Вот видите, — продолжал хозяин дома, с усмешкой обращаясь к гувернантке, — на что обречена моя дочь уже сейчас, хотя вы пока еще не соблаговолили заняться ведением наших расходов… Она ищет себе товарищей среди пастушек и поросят…
Панна Валентина позеленела.
— Ах! Кто знает, — ответила она с напускным спокойствием, — не пригодится ли ей когда-нибудь такое знакомство.
— С поросятами?
— С детьми народа. До сих пор знатные господа имели обыкновение водить дружбу только с евреями, и у нас перед глазами немало примеров, чем это кончается. Может быть, следующее поколение в силу необходимости сблизится с мужиками…
У помещика дрожали губы, но, сделав над собой усилие, он улыбнулся.
— Панна Валентина — пылкая демократка, — пролепетала совершенно перепуганная пани Матильда. — Но Анелька делает у нее такие успехи…
— Как видно, не все это понимают, — пробормотала гувернантка, взглянув, вопреки своей обычной
