Ночью Шенн проснулся. Невнятная тревога вдруг завладела им, и юноша вышел из дома. Дозорный на крыше обернулся, услышав его шаги, и поднял руку. Шенн махнул в ответ. Прохлада ночи освежала и успокаивала. Надышавшись вдоволь, он вернулся в постель.
Завтра в дорогу.
Глава шестнадцатая
Круг мести
Следующие дни прошли как в бреду. Смерть Кинары настолько ранила девушку, что занимавшийся с Далмирой Оллок без конца бранил ее за недостаточную концентрацию. Слова умершей звучали в мозгу, перекрывая наставления Оллока, и хлыст мастера не раз попадал по телу еле сдерживавшего слезы хартога…
– Завтра у тебя бой! – жестко сказал однорукий. Он остановил урок и подошел к девушке. Рука наставника схватила Далмиру за подбородок и вздернула его вверх. Бесстрастные, немигающие глаза впились в ее лицо: – Кинара мертва, и слезы не воскресят ее! Хартог должен думать о себе и своем оружии – только тогда он будет достоин жизни!
– А это – жизнь? – с вызовом спросила Далмира, и наставник замер. Вопрос красноволосой девчонки задел что-то внутри Оллока, и зловонная муть, поднявшаяся со дна души, еще долго не давала ему покоя.
Вечером Далмира отправилась в таверну, расположенную по соседству. Оллок уже не так пристально следил за ней, по крайней мере, она этого не замечала. Ей разрешили ходить по городу, видимо, Тормун не опасался, что она сбежит. Вождь был дальновиден и мудр. Действительно, куда бежать заклейменной девчонке? Ринересс для нее – как темный лес. К тому же, город окружают высокие стены, а ворота стережет стража. С такими волосами ее легко выследить. Она улыбнулась, вдруг вспомнив, как Шенн мазал ее волосы грязью, чтобы спрятать от соплеменников. И тогда ее волосы стали препятствием. Ярко-красные, цвета чистого огня, они всюду привлекают внимание. Однажды Далмира взяла в руки бритву, чтобы избавиться от них, но поняла, что волосы вырастут снова… Может быть, это ее проклятье, но от него не избавиться, как не избавиться от памяти о своем народе, об острове и об отце, о Шенне…
Многие из хартогов сидели за столами, поглощая нехитрый обед из куска жаренного на углях мяса и вареных овощей. Они знали, что Тормун платит за все съеденное и выпитое хартогами, и пили, часто не зная меры. Лишь те, кого ждал Круг, были более разборчивы. Их девушка научилась отличать сразу.
Она прошла к стойке, взяла кружку вина и села неподалеку. Народу в таверне собралось немало. Присутствие мужественных бойцов, героев-хартогов привлекало множество любопытных, и хозяин не успевал сгребать россыпи мелких и крупных асиров, сыпавшихся на прилавок.
Случались здесь и драки, и поножовщина, и потому один из столиков был зарезервирован за стражниками. Угрюмые воины в кольчугах, не торопясь, потягивали вино, лениво споря о ценах на оружие. Один ущипнул проходившую мимо девушку в платье из полупрозрачной материи, почти не скрывавшей соблазнительной фигуры. Девушка нагнулась к воину и что-то сказала. Из-за шума Далмира не могла услышать, что именно, но воины захохотали, а девушка повернулась и подошла к одному из хартогов. Тот усадил ее на колени и обнял, прижимая к себе.
В груди Далмиры потеплело. Что-то внутри нее, затаившееся глубоко, как загнанный в норку зверек, сладкой истомой просилось наружу. Где же тот, что прижмет ее вот так же, кто поцелует, глядя в глаза…
Двери открылись, внутрь постоялого двора вошли несколько человек, и среди них – невысокий мужчина, еще крепкий, с тронутыми сединой волосами, перетянутыми красным тофом и короткой, совершенно седой бородой. Одной рукой он держал довольно большой инструмент, изогнутый, как плоды дерева имо, из которых делают вино. Далмира заметила множество тонких струн, натянутых вдоль инструмента.
Прямо с порога мужчина отправился к стойке хозяина, и тот с величайшим почтением на лице поспешил налить ему вина.
– Феррен, Феррен пришел! – произнес кто-то.
– Сам Феррен! – зашептали повсюду. Люди стали оборачиваться, и многие вставали, приветствуя седого человека поднятыми кубками:
– Да благословят тебя боги, Феррен!
– Кто это? – спросила Далмира у проходящего служки. Тот воззрился на нее с изумлением:
– Ты не знаешь Феррена, величайшего из певцов Арнира?
Между тем певец до дна осушил поданный кубок и, оглядев притихший зал, произнес низким, завораживающим голосом:
– Я вижу, здесь полно пьяниц и проходимцев. Пусть убираются, моя песня не для них! Бойцы-хартоги, подходите ближе, я буду петь для вас!
Не дожидаясь, пока слушатели соберутся, Феррен сел на стол, спустив вниз ноги в пыльных, истоптанных сапогах и положил на колени свой странный инструмент. Пальцы плавно опустились на струны, и он зазвучал.
Звуки, сперва тихие и будто бы неуверенные, постепенно набирали силу и вот уже неслись ритмично и жарко, как удары мечей. Мелодия проявлялась все четче и яснее, прокатываясь под крышей притихшей харчевни дрожащим яростным тембром. Далмире казалось, она слышит шум леса и стук своего сердца, когда вместе с Шенном они бежали, спасаясь от преследователей. Она слышала яростные крики бойцов, и струны под рукой певца стонали, как смертельно раненные животные… Резко прервав музыку, Феррен запел, и его низкий, мужественный голос заставлял вслушиваться в каждое слово:
Хартоги завороженно слушали Феррена, и в их глазах оживали дороги и схватки, радость победы и смерть товарищей. Далмира оглянулась и неподалеку увидела Оллока. Наставник слушал песню с закрытыми глазами, и пораженная девушка разглядела следы слез на его щеках.
Песня закончилась, и быстрые пальцы певца в последний раз пробежались по струнам, заканчивая угасающий ритм. Некоторое время стояла полная тишина, словно все исчезли, унесенные магией песни. И в единый миг таверна взорвалась восторженными криками слушателей. Хартоги потрясали выхваченными из ножен мечами, кричали и топали ногами, бросая на стол и прямо под ноги Феррену полновесные и мелкие асиры – все, что было в карманах.
Певец довольно улыбался, покачиваясь от дружеских ударов по спине и плечам. Похоже, он к этому привык и не сердился. Взгляд его черных, широко поставленных глаз внезапно остановился на Далмире. Певец встал и подошел к ней:
– Я видел тебя в Круге, – сказал он. – Твоя красота подстать твоей смелости.
– Я не столь смела, как ты думаешь, – неожиданно для себя призналась девушка. Она вдруг почувствовала, что этому человеку можно сказать все, как есть. Его глаза требовали правды, искали ее. – Я просто бьюсь за свою жизнь. За жизнь, которая ничего не стоит.
Она думала, что Феррен не расслышит ее признания в окружавшем их шуме, но певец кивнул:
– Не каждый осмелится сказать то, что ты сказала. Я сложу о тебе песню, красноволосый хартог.
Он повернулся и ушел, оставив Далмиру в недоумении. Песню? Зачем?
День нового Круга настал. Далмира уже знала, что будет биться в паре. Но не знала, с кем. Облачившись в легкий, не стеснявший движений, – доспех, девушка нежно провела рукой по полированному древку копья. Это оружие стало частью ее. Она знала свое копье так, как не знал никто: каждую заклепку на древке, каждую зазубрину на лезвии… Она помнила, как и каким приемом сразила
