– Все-таки, Славик, ты псих, – Мотузко решил атаковать. – Ребят помянуть надо. Вчера ведь только похоронили.
– А я и забыл. Да, пока живы, всем нужны, а помрешь – никто не вспомнит. Давай я тебе скажу, кто тебя послал. Голова наш, Игнат Матвеевич. Потому что ты простак, по крайней мере, таковым прикидываешься. Так почем иконы, говоришь?
– Э… По штуке. Это XIX век. На золоте.
– Я на тебя зла не держу. Все же как-никак приятельствуем. Новых приятелей заводить поздно, старых теряем. Хоть ты и собака, да кто ж нынче не гавкает? Давай помянем ребят. Погибли ни за грош.
Паляницын поставил на стол два граненых стакана.
– Наливай по полной. И запомни – поминают нашей, русской водкой, а не дешевым курвуазье.
– Не дешевый он вовсе, – с обидой произнес Мотузко. – И не «Курвуазье».
– Я это фигурально. На такую вот дешевку нас всех и покупают. Ну, давай. Царствие им там небесное.
Выпили. Мотузко покраснел, глаза заслезились: все-таки целый стакан коньяка осушить. Паляницын же лишь крякнул и принялся торговаться. Он долго рассматривал иконы. Вертел и так, и эдак, пробовал ногтем ковчеги, стучал по доске, долго принюхивался.
– Церковью пахнет. Уперли откуда?
– Да лак это. Вчера только крыли. Акрил-фисташковый, специально для икон. Ты его с ладаном спутал. Ладан не так пахнет.
– Знаю, что не так. По пятьсот баксов забрал бы. Это кто нарисован?
– Э-э… Да какая тебе разница, кто нарисован? По пятьсот не пойдет. Тебе как другу могу отдать по себестоимости, без навара. Давай полторушку за обе и по рукам.
Паляницын еще долго измывался над приятелем, задавал дурацкие на взгляд прокурора вопросы, вроде, правда, что вешать икону следует только на восточную стену, или, что энергетика может быть плохая, если у плохих людей в доме висела. Потом ушел в угол залы, открыл там сейф и долго в нем ковырялся и шуршал.
– Вот, тысячу наскреб. Больше нету. А, вот еще полтинник. Бери тысячу пятьдесят и сверх нее вот чего.
Паляницын бросил на стол деньги и сверху положил бумаги.
– Ты же за этим пришел? Что тебе Игнат посулил?
– Э-э… городского прокурора.
– Что ж, я не против. Бери, пока добрый.
– Ты это серьезно?
Паляницын кивнул. Мотузко открыл было рот, чтобы сказать: «Ну, тогда бери иконы просто так», – но тут же передумал, все-таки по двести баксов заплатил, плюс стольник за реставрацию. И сказал:
– Да полтинника не надо.
Паляницын улыбнулся уже совсем по-доброму.
– Вот когда не жадный, на человека похож. Вот, что я тебе посоветую тогда. Ты эти бумаги отксерь. Один экземпляр отдай Игнату, а второй – Трубостроеву. Только так, чтобы они об этом не знали. В смысле, друг о друге. Жалко мне тебя, убьют как Гришу со Шкурой.
– Как убьют? Их не убили, они же пьяные… Ах ты, мать твою. Значит, грохнули? – Мотузко внимательно следил за выражением лица Паляницына. Взгляд сделался тем самым, прицеливающимся, настоящим взглядом Мотузко. – Это что ж, Славик, такое за совпадение? Оба Чичикову товар продали и обоих на цугундер?
– А ты как думал. Про Чичикова тебе Игнат сказал? Не должен был.
– Не сказал, но пробивал, знаю я его или как. На рамсы разводил, шакал. Но я, ты же знаешь, подставы чую. Я когда надо – товарищ Дерево.
– Это ты правильно действуешь. Может, еще поживешь.
– А что Хозяин? – Мотузко почувствовал момент некой доверительности со стороны Паляницына и решил пробить и эту тему.
– А ничего. У него теперь тоже есть эти бумаги. Можешь так и доложить обоим – Паляницын сказал. Давай еще по одной. За здоровье. Или как там? – он кивнул на иконы. – За здравие.
Загородная база футбольного клуба «Забойщик» в поселке «Пруды» была гордостю не только президента клуба, но и всего города, да и всей страны. До утренней тренировки оставался еще час. Тимофей Онищук сидел на берегу пруда в компании полузащитника Клыкова. У обоих в руках были удочки с инерционными катушками. Рядом стояли два голубых пластмассовых ведра. В одном плескалась рыба. На дне второго тихо шептались раки. Ветер шевелил камыши.
– Колись, Тимоха, – лениво произнест Клыков, – на какой допинг подсел?
– Молчи, алканавт, – отвечал капитан футбольного клуба «Забойщик». – Водки меньше пей и по ночным клубам меньше шарься. И все у тебя получится.
– Не гони, Тимоха. Как ты в лиге играть собираешься? Там допинг-контроль. Он, понятно, выборочный. А ну как влетишь?
– Не боись. Не влечу. Нет никакого допинга.
«Говори, говори», – подумал Клыков.
Сзади бесшумно ступая по траве, подошел президент клуба Ибрагимов. Покашлял. Клыков обернулся и неуклюже вскочил. Онищук остался сидеть.
– Ну, как клев?
– Замечательный, – ответил Клыков. – И краснопер, и карась. Раки вон.
– Тимофей, можно тебя на пару слов? – не обратил внимания на слова Клыкова президент.
– Конечно. – Онищук поставил удочку на рогатину. Кивнул Клыкову. – Следи, дровосек. Сазана упустишь – шею намылю.
– Кто бы говорил, – проворчал Клыков и присел на корточки.
Ибрагимов с Онищуком пошли вдоль берега.
– Тимофей, хочу тебя спросить. Как там оно было на самом деле?
– Где, Александр Владимирович?
– В клинике. Я слышал, что там у них магнит.
Онищук помолчал.
– Та есть, говорят. Только я не видел. Шарага у них там, если честно. Я ж с утра сбег.
– Почему?
Онищук снова помолчал, прикидывая, стоит ли грузить Президента рассказами о Врубеле.
– Та так…Фигня там. Доктор странный такой. Больные типа ненормальные, а ведут себя нормально, только говорят всякую… фигню.
– Там, кажется, есть такой гуру Федор.
– Есть такой дед. А при нем внучок. Дед все базарит, а тот молчит. Дед говорит, что буду я… ну, типа, классным игроком, потому что его внучок позаботится. Ерунда, я послушал, послушал и пошел спать. А с утра сбег. Доктор там насчет магнита что-то втирал, типа процедуры. А сам загипнотизировать не может. Таблицы какие-то заставлял смотреть. Муйня. Я, наверное, неправильно сделал?
– Тимофей, не волнуйся. Давай по порядку. Тебе была назначена процедура с магнитом?
– Ну… была.
– Но ты ее не прошел. И на магните не был?
– Н-не был.
– Не волнуйся. Ничего страшного не произошло. Мы деньги заплатили не за процедуры, а за то, чтобы ты повысил свой игровой уровень. Ты его повысил. В команде говорят, что ты допинг стал принимать.
– Та я уже знаю. Только видение поля никаким допингом не сделаешь.
– В том-то и дело. А как ты видишь поле, не расскажешь?
– Та… я его чую, чую. Пас отдаю, а уже знаю, что там или Негр бегает или Поляк. Если Негр – значит, простреливаю. Если Поляк – навешиваю, а если Румын – значит, обыгрываемся. Я все это сразу знаю.
– Хорошо, – произнес Президент, складывая ладони на груди, что он любил делать в минуты благорасположения. Взгляд его заметно потеплел. – Очень хорошо. Не забивай себе голову, Тимофей.
