Чичиков покосился на большой плазменный экран, мимо которого как раз проезжал. Вместо обычной рекламы или роликов-заставок о природе там маршировали энергичные люди. Рекламный слоган гласил: «Живем по-новому!» Другие, уже не плазменные, вполне обычные рекламные щиты говорили о том же. Можно было прочитать и «Новый порядок в городе Н. – это добро в дом каждого!», и «Добро побеждает! Город Н. – первый в победном марше добра!», и даже «Будущее планеты – за нами!». А с огромного бигборда на Чичикова смотрел молодой красавец в строгом костюме, белой рубашечке и черном галстуке, с незабудкой в петлице. Лозунг на бигборде был уже знакомым: «Добро побеждает!» Молодой человек смотрел строго и значительно; взгляд этот был в общем-то несвойственным для юноши его лет.
«Ну-у, – протянул вслух Чичиков, – узнаю стервеца. Вот кто мне дорогу перебежал. Сколько же мы с тобой, друг сердешный, не виделись? Две тысячи лет не виделись. Что за времена наступили – уже и духи- без-лица дорогу перебегают».
Чичиков назвал Бычку адрес Паляницы и вновь погрузился в раздумья. В этих раздумьях доехал он до особняка полковника. Паляницына, одетый в парадный офицерский мундир, встречал у ворот. Торжественное лицо его светилось поистине неземным счастьем. А черты этого лица, в обычное время добродушные, обрели твердость и выражали непоколебимую уверенность.
Рядом можно было наблюдать человека в сером плаще и с незапоминающимся лицом. Он лишь разглядывал. Разглядывал, правда, цепко и машину Чичикова, и его самого, и его шофера, и как к Чичикову обращается Паляницын, насколько низко кланяется, пожимая руку, и как Чичиков вяло и вальяжно отвечает на это пожатие.
– Что это ты, братец, вырядился как на парад? – спросил Чичиков.
– Настоящего дела ожидаю, – тоном бравого лейтенанта отвечал Паляницын. – Прошу в дом.
– Бычок, загони машину, – бросил шоферу Чичиков. – Вещи не распаковывай.
Он уже вошел было в калитку, как вдруг обернулся к охраннику в плаще и спросил:
– Вы уже известили Ибрагимова о моем приезде?
Не дожидаясь ответа, вошел во двор и по усыпанной гравием дорожке направился вслед за Паленицыным.
В доме его ожидал накрытый стол. Чичиков втянул ароматный дух осетринки на гриле, вздохнул.
– На мангале собственноручно! – сообщил Паляницын.
– Врешь, – равнодушно ответил Чичиков, усаживаясь за стол. – Из ресторана прислали.
– Ничего-то от вас, Сергей Павлович, не утаишь, – в свою очередь уселся и Паляницын.
– А толку в том никакого. Не хотел я трапезничать, но поем. Самую крошечку.
С этими словами, он придвинул блюдо с осетриной к себе, перекинул в него несколько ложек салата и, оделив Паляницына всего одним шампуром, занялся остальными.
Доев, что называется, осетра, Чичиков отер рот, еще раз оглядел стол, подвинул к себе блюдо с жареными куриными крылышками в специях.
– Ты, полковник, отложи себе, сколько хочешь, а то чрево мое пределов не ведает.
– Обязательно отложу. – Не без благоговения Паляницын взял пару крыльев с блюда самого Чичикова, что казалось ему верхом близости к хозяину. – Да вы не стесняйтесь. Вот…
– О спиртном я тебя попозже расспрошу, – перебил Чичиков. – Дай мне сперва брюхо набить. Хочу по- простому, как последний смертный, почревоугодничать. С расстановкой.
Умяв и крылышки, Чичиков нацелился на студень с хреном.
– Ты, полковник, молодец. Не хотел, опять же, я нынче обедать. Но ты верно угадал. Верно.
Паляницын поблагодарил хозяина взглядом преданного пса.
– Ну-с, – расправившись и со студнем, взялся, наконец, за графин Чичиков. – приступим к крепенькому. Что это у нас?
– Вы, хотя и читаете мысли, но здесь лучше все рассказывать вслух. Для приятности употребления. Тот графин, что вы взяли, содержит в себе настойку на зверобое. Сам настаивал. Органы пищеварения млеют и приходят в исключительный порядок. А вот синий графинчик, это граппа, прямо из Италии, словно слеза чистая. Вонючая, как самогон, но голова не болит, а напротив, делается все яснее, и ноги не отнимаются. Ну, в бутылках, понятно, вискарь «Белая лошадь», «Курвуазье», все из аэропорта, из дьюти-фри, там у меня начальник смены на таможне. Все настоящее, привозное оттуда, – Паляницын указал глазами, почему-то на потолок.
– Ну, то, что оттуда, я могу и там, – рассудил Чичиков, наливая себе зверобоевой настойки. – Будем.
Вслед за первой рюмкой пришла очередь и второй, и третьей. Прочие напитки, как и обещал, Чичиков вниманием не удостоил.
– Да, что-то там происходит, – словно прислушиваясь к голосу желудка, сообщил Чичиков и блаженно откинулся на спинку софы. – Зубочистку бы. Серебряную бы. Серебряная моя зубочисточка – в багаже. Давай уж обыкновенную.
Ковыряя в своих безукоризненно здоровых зубах, Сергей Павлович принялся задавать Паленицыну серьезнейшие вопросы.
– Итак, полковник, помнишь наш уговор?
– Какой уговор? – опешил Паляницын.
– О цене.
– Припоминаю, – неохотно сказал Паляницын.
– Так что?
– Да что же… – замялся полковник.
– Не решил. Или решил, но жмешься, чекист. Хочешь большой власти? Хочешь вечной молодости? Чего хочешь?
– Да какая там власть. Я вижу, у вас водитель имеется, наверное, тоже служит. И все простым водителем. Я ведь к вам, как к сильной личности…
– Степан у меня со времен Ивана Грозного. С кучеров начинал. С него и того довольно, что пятый век разменял.
– Да… – в задумчивости Паляницын налил себе «Курвуазье» и одним духом осушил немалый фужер оного.
– Понимаю, что в кучерах тебе, полковнику, сидеть не улыбается. И потом, с Бычком все гораздо проще и для меня много не обременительнее. Видишь ли, брат полковник, я конечно, существо сверхъестественное. Дух, что называется, великий и самодостаточный. Но дух я – амбивалентый, то есть, нейтральный. Равно отстраненный от Него, – Чичиков поднял взгляд горе, – и от них.
Чичиков внимательно посмотрел на полковника. Тот ничего не сказал.
– А потому деятельность моя сопряжена с неким уговором, преступать который я не имею права. Точнее, все я имею, но не хочу подставляться. В общем, человечьих душ мне губить нельзя. Да если б и хотел – нельзя, боком потом выйдет. Вот, у Бычка души нет. И мне с ним просто. Пожелал он жить, пока не надоест – пускай себе живет, дурашка. Оно, положим, ничего хорошо ему от этой постоянной жизни нет. Я бы сказал – один вред, учитывая таланты нашего кучера. Он бы там, куда поступил бы закономерным образом после смерти, развернулся, под его услужением, быть может, многие тысячи как у вас здесь принято говорить, бесов, ходили бы. А ему водку подавай и баб, что попроще да помягче. Но у тебя же, полковник, душа имеется. И что с ней прикажешь делать? Вот если бы ты сперва, пока меня тут не было, продал ее дьяволу, вот тогда другой разговор. Я бы тебе и жизнь без конца, без края, и власти и много чего дал бы. Так, ради собственного удовольствия. Но ты же ее не продал. Тебе вон сколько предложений было.
– От кого? – отирая с лысины пот, вопросил Паляницын.
– От твоих соседей по городу. В этой операции знаешь, какие силы задействованы?
– Так я же вас ждал! – воскликнул Паляницын.
– Ну и что мне тебя после этого – расцеловать? Давай расцелую.
Чичиков сделал движение встать с софы, Паляницын замахал руками.
– Боже упаси! Да и потом, я же православный. Вон, иконы висят.
– Знаем, какой ты православный. Все вы сейчас правослывные, – махнул рукой Чичиков. – Из церковных глав если один не продавший душу найдется – и то событие небывалое. Ладно, вернемся к твоему делу
