Сергей задумался и посмотрел на пару с ребенком, которые все еще сидели на балюстраде и кормили лебедя хлебными крошками.
– Так почему?
– Сколько лет ты не была в Армении?
– Шестнадцать.
– За это время многое изменилось, а многое, наверно, не изменится никогда.
– Я не понимаю тебя. Какое отношение это имеет к моей сестре?
– Прости. Это я так, озвучиваю мысли. Я не знаю, почему твоя сестра не вышла замуж. Может, она написала об этом в своем дневнике?
– Возможно. Я его еще не читала.
Сергей посмотрел на часы и спрятал в карман пачку сигарет. Анна поняла, что он собирается уходить.
– Тебе уже пора?
– К сожалению. Уже поздно, а мне еще надо поработать.
– Чем ты занимаешься?
– Я художник. Пишу картины. Если захочешь – могу показать. – Он встал и протянул руку. – Проводить тебя до метро?
– Спасибо, я поеду на такси.
– Тогда до такси?
Они медленно двинулись по аллейке, и Анна, привыкшая ходить быстро, намеренно замедляла шаг, стараясь оттянуть момент расставания. Она была уверена – ее собеседник что-то недоговаривает. Что-то важное, касающееся ее сестры.
Они остановились возле белой «Нивы», из открытых окошек которой доносилась армянская музыка.
– Такси надо? – Мужчина в бейсболке посмотрел на Анну сквозь опущенное стекло.
– Да, надо. Довезете девушку до дома. Ну, до свидания, – улыбнулся Сергей.
– До свидания. Я позвоню, если мне понадобится твоя помощь.
– Конечно, звони, хотя… – Он задумчиво посмотрел на Анну. – Может, после прочтения дневника Лусо ты передумаешь?
– Все может быть. Кстати, когда тебе удобнее звонить?
– В любое время. Я живу один, если ты это имела в виду.
Анна села в машину, назвала адрес и помахала Сергею рукой. Он помахал ей в ответ, и пока машина не скрылась за поворотом, Анна видела его, стоящего на тротуаре с сигаретой в руке.
Бабка Вардитер спала. Услышав шум в коридоре, она открыла глаза и крикнула:
– Арев, ты куда-то уходишь?!
– Нет-нет, спи.
Вардитер приподнялась, протерла глаза и удивленно посмотрела на внучку:
– Почему ты не спишь?
– Уже иду.
Дождавшись, когда старуха уснет, Анна включила ночник и достала из сумки тетрадь в синей обложке. Устроившись поудобнее, она открыла ее и произнесла вслух: «1994 год. 12 декабря».
Глава 5
ПЕРВАЯ ЗАПИСЬ ИЗ ДНЕВНИКА ЛУСИНЕ
Я уже не помню, с чего все началось. Кажется, сначала погас свет. Когда это случилось впервые, я даже обрадовалась. Моя мать сидела за кухонным столом и заворачивала фарш из баранины в виноградные листья. Она неспешно скручивала колбаски своими грубыми, никогда не знавшими маникюра пальцами и укладывала их по кругу в большой казан. Я предложила ей помощь, но она отмахнулась: «Успеешь еще побыть домохозяйкой, Лусо-джан. Лучше посиди рядом».
Я покорно опустилась на стул. Нет, она заботилась не обо мне. Приготовление пищи, равно как и остальная работа по дому доставляли ей удовольствие, наполняя безрадостное существование жены нелюбимого мужа хоть каким-то смыслом. Я догадывалась, что она специально растягивает работу: каждый день тщательно пылесосит квартиру, чистит ванну и туалет, вытирает пыль с бессметного полчища гипсовых статуэток, вазочек и шкафов и часами возится на кухне, чтобы ночью рухнуть от усталости в свою холодную постель и забыться сном без сновидений.
Мой младший брат Гор брился в ванной комнате и насвистывал какой-то ритмичный народный мотивчик. Я знала, что, закончив бритье, он пойдет в свою комнату, наспех вытащит из вороха одежды первый попавшийся свитер и брюки и уйдет из дома, придумав очередную нелепую отмазку. Вернется глубоко за полночь, тихо откроет дверь и, крадучись, проберется к себе, чтобы, подобно моей матери, избежать общения с тем, кого я вынуждена называть отцом.
В тот вечер отец сидел в гостиной и смотрел телевизор. Вальяжно устроившись в кресле, он лениво наблюдал за снующими по зеленому полю фигурками футболистов и стряхивал пепел мимо пепельницы, полной тлеющих окурков. Но стоило одной из команд пойти в наступление, как он сжимался, подобно готовящемуся к прыжку тигру, замирал на мгновение и подпрыгивал: «Мать вашу, ну кто так играет!»
Когда он в очередной раз с силой стукнул кулаком по столу, Гоар вздрогнула и покосилась на старенький сервант, в котором зазвенели хрустальные бокалы.
– Гоар, принеси новую пепельницу, – раздался голос отца из гостиной.
Мать вскочила со стула, вытерла руки полотенцем и побежала к нему. Внезапно погас свет. Послышался грохот, звук падающего тела и ее тихий стон: «О, Господи!»
– Мать вашу! Кто там со светом балуется?
– Не кричи ты так, во всем микрорайоне свет погас, – равнодушно ответила я, рассматривая сквозь тюлевую занавеску сереющие за окном здания.
– Мать вашу! – повторил он и, шаркая стоптанными тапками, стал пробираться в коридор. – Гоар, ты что тут разлеглась?
– Я упала, – прошептала она.
В тот вечер мы ужинали при свечах. На ужин были вчерашние макароны с мясной подливой.
Он молча стучал ложкой по тарелке и лишь в конце ужина бросил недовольно:
– Ты бы еще в два часа ночи затеяла долму готовить.
– Кто ж знал, что свет выключат, – вздохнула мать.
– Никто, – резко ответил он. – Я спать пойду.
Когда он ушел, я облегченно вздохнула. Нет света – нет проклятого футбола и его бесконечных претензий.
Свет дали только под утро, но вечером выключили снова. Сначала электричество выключали на два часа, потом на три, на четыре. И пока мы привыкали к новому ритму жизни: запасались свечами и керосином, учились готовить впрок и распределять работу по дому так, чтобы она не совпадала с графиком веерных отключений, – пропали газ, отопление и горячая вода. Тогда я впервые услышала слово «блокада». Достала из шкафа томик со стихами Ахматовой и несколько раз перечитала ее стихотворение, посвященное блокадному Ленинграду:
