– Три.
– А в сумме с остальными предметами?
– Пятьдесят семь.
– Это не страшно. На журналистику можешь не попасть, но если ты указала другие факультеты, то шанс есть.
– Я попаду. Дело не в этом, – отмахнулась я. – Ладно, поеду домой.
Я встала с лавочки, спрятала книгу в сумку и направилась к остановке.
– Слушай, а не хочешь пойти со мной на вечеринку? Будет весело. Мы в мастерской моего учителя отмечаем последний экзамен. Ты не подумай чего плохого. Там будет Кристина с подругами.
– Нет. Извини. Может, как-нибудь в следующий раз.
– Жаль. Ну хоть до остановки тебя можно проводить?
– Да, конечно.
И мы пошли на остановку. По дороге разговорились и прошли мимо первой остановки. Потом мимо второй, третьей. На четвертой он замедлил темп и сделал шаг в сторону маршрутки, но я схватила его за руку.
– Может, еще одну пройдем?
– А давай!
Он довел меня до дома. Стоя перед подъездом, я чувствовала, что все мои переживания по поводу дядюшки и его денег остались где-то далеко-далеко, на той самой первой остановке, которую мы миновали.
– Ты потрясающая девушка. Может, все-таки пойдешь со мной на вечеринку?
– Нет, уже поздно. Да и вряд ли меня отпустят.
– Тогда оставь свой номер телефона. Завтра я уезжаю в деревню. Вернусь через месяц и позвоню тебе. Ты на каком этаже живешь?
– На шестом, вон мои окна.
– Ну, теперь я уж точно тебя найду.
Добежав до дома, я выглянула в окошко и увидела его. Он все еще стоял возле трансформаторной будки и смотрел вверх. Я открыла окно и помахала ему рукой.
Он не позвонил. Ни через месяц, ни через два. Вскоре я узнала, что на той вечеринке он напился, переспал с подругой Кристины – одноглазой Дианой и, как честный человек, женился. Третьего сентября мы столкнулись с ним в институте на ступеньках, ведущих на третий этаж. На его безымянном пальце предательски блестело массивное обручальное кольцо.
Он посмотрел на меня взглядом виноватой собаки, которая стащила со стола кусок мяса.
Я ответила ему взглядом, полным презрения.
– Я хотел объясниться.
– Не стоит.
Он не настаивал. С того дня меня преследовали его взгляды – мимолетные, незаметные окружающим. Я собирала эти взгляды с упорством коллекционера, записывая каждый из них в каталог памяти. По ночам, кутаясь в холодное, пропахшее отсыревшей овечьей шерстью одеяло, я закрывала глаза и листала страницы. Я делала это каждый вечер, словно боялась, что забуду хоть один из них. На празднике Эребуни, куда мы отправились всем курсом, он купил мне длинные бусы из боярышника. Его взгляд словно говорил: «Я все еще помню тебя, Лусине».
Когда ударили первые морозы, а он в очередной раз поругался с Дианой, я увидела его в парке. Он сидел на лавочке, рисовал мертвые деревья и на их фоне здание, напоминающее обглоданный кукурузный початок. Он посмотрел на меня, и мне показалось, что взгляд его сказал: «Лусо, что случилось с нами? Почему это случилось?» Я захотела сказать, что ненавижу его, но вместо этого сухо поздоровалась и быстро прошла мимо.
Неделю назад он поймал меня в фойе института и спросил:
– Ты не видела Диану?
– Нет, – ответила я и поняла по глазам, что он искал не Диану, а меня.
Тысячу раз я обещала себе, что еще один взгляд – самый незначительный, самый робкий, и я подойду к нему и признаюсь в своих чувствах. Но армянской девушке не пристало признаваться первой, тем более женатому мужчине. Поэтому я молчала и избегала его. И на этот раз, поймав его взгляд, который словно кричал: «Лусо, помоги мне!», я отвела глаза и посмотрела на подруг:
– Мне пора, папа будет ругаться.
– До встречи, – зевнула Диана. – Сергей, закажи мне еще кофе.
Я расплатилась с официантом и ушла. На обратном пути мне повезло. Возле станции метро «Еритасардакан» я встретила своего соседа Араика, который оплатил мой проезд в маршрутке. Для приличия я сделала вид, что роюсь в сумке в поисках кошелька, но Араик схватил меня за руку и обиженно засопел:
– Ты что, перестань.
– Спасибо.
Я села в лифт, вышла этажом раньше и спрятала пачку, в которой осталось три сигареты, за мусоропровод, после чего закинула в рот две пластинки мятной жвачки, поднялась по лестнице и постучала в дверь. Дверь открыла Гоар.
– Свет дали, быстрее иди в ванную, я нагрела тебе тазик воды, – сказала она и метнулась в глубь квартиры, откуда доносился звук работающего пылесоса.
Глава 6
ВСТРЕЧА С ИНСТИТУТСКИМ ПРИЯТЕЛЕМ МАТЕРИ
Этот запах преследовал Анну всю жизнь. Он ассоциировался у нее не только с бабушкой, но и с человеком, с которым она регулярно сталкивалась в ее квартире, – своей сестрой Лусине.
Запах любимого блюда матери, которое Вардитер готовила каждый божий день, как повариха в больнице, что варит безвкусную кашу-размазню для тех, кому предписана строгая диета. Даже спустя много лет, почувствовав этот резкий, приторный запах в кафе или на лестничной клетке, она ощущала необъяснимую тоску.
Проснувшись, Анна вновь почувствовала запах, и ей показалось, что стоит открыть глаза, как она увидит Лусине. Каждое воскресенье внучки навещали бабку Вардитер. Старуха отводила их в комнату матери, усаживала на диван и перебирала страницы старого альбома с фотографиями.
Девочки равнодушно рассматривали черно-белые снимки женщины, которую они не знали, но которая, судя по рассказам бабушки, была самым важным человеком в их жизни.
– Почему мы должны ее любить? – спросила как-то Лусине.
Вардитер в первую секунду растерялась:
– Потому что… Потому что она ваша мать. Разве можно не любить мать?
– Не знаю. Я люблю своего брата Гора. Еще люблю куклу, которую мне подарил дядя Карен. Больше я никого не люблю. Хотя вру. Еще люблю жареную картошку. А маму? Нет, я не люблю ее. Как можно любить того, кого ты не знаешь?
Арев промолчала, хотя в глубине души чувствовала то же самое, что и сестра. Ей было совершенно непонятно, как можно любить незнакомую женщину?
– Вырастешь – поймешь, – вздыхала Вардитер и, вспомнив о картошке, неслась на кухню, пригрозив пальцем: – Ведите себя хорошо, вот я вернусь и расскажу вам про маму.
– Конечно, бабушка, – улыбалась Лусине, но стоило старухе скрыться в коридоре, как маска доброжелательности исчезала с ее лица. Она поворачивалась к Анне и ухмылялась, обнажая ряд крепких, изрезанных фиссурами[16] зубов. Что-то недоброе и пугающее крылось в ее усмешке. Анна знала, что последует за этим, поэтому молча снимала платье, туфли и так же молча клала одежду на диван. Лусине лихо скидывала свое платье и со словами: «Поторопись, дурочка», переодевалась
