кого их не было? Один в институте с ней учился, другой – ее школьный учитель, а третий – наш сосед. Я даже вспоминать их не хочу. Но уверяю тебя, Арев, – старуха умоляюще посмотрела на внучку, – среди них нет твоего отца.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю и точка! Я знала свою дочь. Она была… Она была необыкновенной девушкой. Нет, она бы никогда не связалась с теми, кого ты подозреваешь. Разве ж то были мужчины, тьфу! Нет, это не они. Клянусь могилой своего мужа, не они.
– Тогда, может быть, ты знаешь, кто мой настоящий отец? Признайся мне, пожалуйста.
– Нет, не знаю. Я тебя не понимаю. Зачем ворошить прошлое? Что в этом толку? Ну подумай сама, если бы твой отец был порядочным человеком, разве бросил бы он беременную девушку? Разве допустил бы ее смерть? Разве за тридцать два года не пришел бы в наш дом, чтобы увидеть своих дочерей? Зачем тебе искать этого негодяя? Давай лучше я подыщу тебе хорошего жениха. Сын моей соседки Андо…
– Бабушка!
– Очень хороший парень. Хочешь, я покажу тебе его? Пошли на балкон, он наверняка возится со своей машиной. – Вардитер с надеждой посмотрела на внучку. – Чего смеешься?
– Просто меня давно вот так не сватали.
– Потому и дома сидишь, что не сватали, – кряхтя, Вардитер подошла к окну и выглянула во двор. – Смотри, вон он. Чем не жених?
Анна подошла к окну и увидела худощавого парня, сидящего на корточках с гаечным ключом в руке и заглядывающего под машину.
– И семья приличная, – с надеждой в голосе продолжала Вардитер.
– Верю, но ты зря стараешься, я не за тем сюда приехала. – Анна приблизилась к плите. – Я заварю еще кофе. Ты будешь?
– Нет, не буду, мне надо сходить в магазин. – Вардитер повязала голову черным платком и ушла, бросив на пороге: – Если пойдешь гулять, просто захлопни дверь. И прошу тебя, больше не возвращайся к разговорам об отце. У твоей сестры уже ноги остыли, и ты непонятно куда лезешь.
– Хорошо, я не буду.
Анна наблюдала за ней из окна. Бабушка вышла во двор, о чем-то побеседовала с мужчинами, сидящими за столиком под тутовым деревом, и скрылась в подворотне. Анна подошла к телефону и набрала номер Сергея.
– Привет, Сергей. Это Анна.
– Привет, рад тебя слышать. Как дела?
– Нормально.
– И у меня нормально. Хочешь погулять по городу?
– Да. Мне надо решить некоторые вопросы, а потом можем погулять. Давай встретимся в парке возле университета через пару часов.
– Хорошо.
Анна быстренько собралась, положила в сумку дневник сестры и спустилась во двор.
Ей казалось, что за шестнадцать лет она забыла почти все, что связывало ее с Ереваном. Но теперь, шагая по двору, она почувствовала, как воспоминания поднимаются из глубин памяти и оживают в лицах случайных прохожих, кажущихся ей до боли знакомыми, в старом тутовом дереве, все так же раскинувшим зеленый шатер над столиком, за которым мужчины играют в нарды, в звуке падающих на доску костяшек и криках: «Шеш!», в журчании фонтанчика с позолоченной надписью «Любимому другу Ованесу от друга Карапета».
Анна вспомнила, как в детстве она опиралась руками о серый базальт фонтанчика, становилась на цыпочки, чтобы дотянуться губами до железного наконечника, из которого струилась вода – сладкая и холодная. Иногда отец подсаживал ее, и тогда она широко открывала рот, а струя воды била в горло, приятно щекоча и обдавая холодом.
Анна подошла к фонтанчику и теперь уже наклонилась. Вода была все такой же холодной и сладкой на вкус, и только ржавый наконечник и облупившаяся местами позолота напоминали, что с момента ее последнего визита прошло много лет. Она пила медленно, прикрыв глаза и смакуя каждый глоток, пока кто- то не дернул ее за подол платья. Анна открыла глаза и обернулась. Перед ней стоял чумазый мальчишка лет пяти. В левой руке мальчишка держал тпик,[18] а правой почесывал курчавую макушку.
– Тетя, я тоже хочу пить.
– Пей, – ответила Анна, уступая ему место.
Мальчишка подошел к фонтанчику и жадно припал к нему губами, но едва Анна отвернулась, как он хитро улыбнулся, зажал пальцем отверстие в наконечнике и направил бьющую под напором струю в спину Анны.
– Я тебе сейчас уши надеру, – грозно сказала она, но не выдержала и рассмеялась.
В детстве она и сама обливала водой проходящих мимо соседей.
– Не надерешь! – крикнул мальчишка и с воплем: «Тико, выходи гулять!» – помчался к подъезду.
Анна улыбнулась ему вслед и вышла со двора. Возле дома стояла машина с шашечками.
– Здравствуйте, до университета довезете?
– Конечно, довезу! Садись, дочка, – ответил таксист, ерзая на сиденье.
Судя по довольной улыбке, которая озарила его лицо, он уже давно поджидал пассажиров. Машина тронулась с места.
– В гости приехала? – тут же поинтересовался таксист.
– Да. А как вы догадались?
Таксист усмехнулся и достал из пачки «Наири» сигарету.
– Ваго уже сорок лет таксует. Он сразу видит: что за человек, зачем приехал, к кому приехал.
– Да ладно. Вы ведь определили, что я приехала в гости, потому что я говорю с акцентом.
– Это тоже, – кивнул Ваго. – Но не только…
– Ну в таком случае вы сосед моей бабушки.
– И это правда. Я живу в соседнем доме и бабушку твою знаю, но даже если бы не знал, все равно догадался бы.
– И каким же образом? Вы – телепат?
Ваго выпятил грудь и важно кивнул:
– И это тоже. Ваго сорок лет таксует, он человека насквозь видит.
– Интересно… – Анна равнодушно пожала плечами и отвернулась к окошку.
Таксист промолчал. Он вырулил на проспект и увеличил скорость. Анна не узнавала знакомые улицы. Город ее детства изменился до неузнаваемости. Казалось, что от него остались только облицованные красным и розовым туфом фасады, но в то же время утратившие национальный колорит – Ереван стал похож на любой европейский город – красивый, но безликий. Дома пестрели вывесками кафе и дорогих магазинов, за стеклянными витринами сновали проворные продавцы. «Интересно, осталось ли кафе за углом?» – подумала Анна, вспомнив, как отец водил ее в это уютное местечко, где подавались лучшие в городе кябаб и лахмаджо.
Водитель словно прочел ее мысли:
– Раньше за углом было очень хорошее кафе. Там работал мой друг – Саркис. Такие лахмаджо делал, что весь город к нему приезжал. А какой кябаб делал! Э-э-эх, никто такой кябаб больше не делает. Сколько раз ему говорил: «Саркис-джан, скажи мне, почему твой кябаб такой вкусный?» Не сказал. Умер Саркис, теперь уже не узнаю.
Анна вспомнила Саркиса. Добродушный толстяк лет пятидесяти, который, выходя из кухни, вытирал руки о вечно засаленный фартук и ворчал на сына, стоящего возле мангала и переворачивающего шампуры с кябабом: «Арташес, кто так кябаб переворачивает?! Иди лучше матери помоги лахмаджо делать, и-ш-ш-ш!» Тот молча кивал и убегал на кухню, а Саркис подходил к мангалу и, вооружившись куском картона, размахивал им над тлеющими углями. Посетители, как завороженные, следили за каждым его движением. Все знали, что Саркис – добрейшей души человек и ворчит на сына только для того, чтобы собственноручно снять дымящийся кябаб с шампуров, посыпать его зеленью и тонкими колечками лука, подать вместе с
