Игорем эффекта не получилось. Вместо того чтобы затрепыхать крыльями и полететь под потолком, тем самым, олицетворяя радость, трепещущую и рвущуюся к полету любовь и жизнь, измученный речными приключениями петух не полетел. Он сначала сильно стукнулся о косяк, замахал крыльями, накренился, сорвался в штопор и плюхнулся в круглую салатницу, забрызгав майонезом и кусочками колбасы ближайших гостей. Затем он сразу же вскочил на ноги и, распустив крылья и угрожающе разинув клюв, сиганул по столу, сшибая по дороге бутылки с самогоном. Вся его петушиная грудь была в салате. Гости визжали и хохотали, подхватывая падающие бутылки. В конце стола петуха поймали, отдали хозяйке, и она его унесла в хлев к курам.
— Однако — сказал Саня, толкнув локтем Игоря намекая на стих и, сделав юмористическое лицо — Перепиши, повешу дома на стену.
— Ладно, ладно — засмеялся Игорь — я знаю, что нужно праздной компании.
Через час в доме лились песни, пол содрогался от беспорядочных плясок,
пахло килькой в томатном соусе и пролитым на скатерть самогоном. Ближе к ночи кто — то уже не удержался и упал с крыльца. Кого — то, ругаясь и волоча его ноги по сухому песку, протащили под фонарем через деревенскую площадь. Носки ботинок уносимого гостя оставляли на песке две неровные борозды, олицетворяющие для него два знаковых постулата: 'день прожит' и 'что несет нам день грядущий?' Кто — то спал прямо за столом. Один гость сначала задремал на подставленном под скулу кулаке, но через минуту его голова сорвалась и уткнулась в тарелку с макаронами. Гость на это мелочное обстоятельство не обратил внимания. Свадьба продолжалось.
ФЕДЬКИНА КОНФУЗИЯ
К раннему рассвету, шумное празднество пошло на убыль. Свои деревенские, взявшись под руки, с песнями шли по берегу вдоль светлеющей улицы по домам. Мы с Валерием, и всем байдарочным отрядом, прихватив пару бутылок самогона и закуски, устроились впереди дома на берегу реки, пили зелье и рассуждали о традициях деревенской свадьбы. Приезжие гости, кто сами, кто с помощью более трезвых гостей, разбрелись по разным уголкам обширного деревенского дома и брякнулись спать..
Видя, что бережно подготовленная в специально отведенной комнате белоснежная постель безнадежно занята, завалившимся прямо в ботинках людом, молодые, в нетерпеливом предвкушении брачного таинства, ушли ночевать к соседям. Федор еще минут десять наяривал на гармошке и перемигивался с Любкой. Он пил, как и все, но так, чтобы не упасть, поскольку Любка уже давно своим взглядом однозначно дала понять, что дело на мази и лишь бы дождаться конца свадьбы.
Нина, — Федорова жена, вместе с другими родственниками стала хлопотать по уборке столов, подметанию полов, мытью посуды и приготовлению к завтрашнему продолжению свадьбы. Местная Царица муз и красоты Любка, уже совсем откровенно подмигнув Федору и, показав глазами на дверь комнаты, покачивая круглыми аппетитными бедрами, продефилировала между столов, скрылась за дверью. Там, с грохотом столкнув с дивана пьяного гостя, заняла его место. Федор понял — пора! Он, пошатываясь (больше для того, чтобы жена поняла, что он опять в стельку пьяный) встал, отставил гармонь, подошел к столу и на глазах у хлопочущей с посудой супруги дрызнул еще пол стакана самогона.
Крякнул. Его шатало из стороны в сторону.
Нинка, видя такое дело, оставив
посуду, схватила мужа за пиджак и потащила в соседнюю комнату. Федька
вырывался у нее из рук и заплетающимся языком бубнил — Куда ты меня… да
я… да ты… да выпить я хочу, как все но — рр — мальные люди ….
— Ты что, паразит, — возмущалась Нинка — нешто тебе не хватило, посмотрись — ка в
зеркало, вся морда наперекосяк. Уже светает, иди спать говорю, алкашь! — С
этими словами она с усилием впихнула Федора в комнату
и закрыла за ним дверь. Хитрецу Федьке…, только того и надо. Он,
осторожно перешагивая через попадавшихся на полу гостей, пробрался к дивану. И через минуту упал в объятия, измученной в ожиданиях буфетчицы. Но, неожиданно для себя получил легкое противление со стороны Любки.
— Ты что, дерзновенный! — возбужденно шептала она, слабеющими руками отталкивая гармониста. — А, если твоя жена услышит?
— Да как же она услышит, если она в другой комнате?
— Так ведь в другой комнате — это не в другой деревне? Погоди, Федьк. Ведь боюсь.
— Не противься, Любка — неожиданно твердо заявил Федор. — А то ведь я и снасильничать могу.
Такой бурной и продолжительной любви, наверное, отродясь не видела
деревенская комната. На улице уже кричали ранние птицы, орали петухи, а
среди храпа и сонного ворчания гостей, на диване разыгрывалась
удивительная французская сцена. Несмотря на свой хлипкий вид, Федька глухо рычал как трапезничающий африканский лев, а разведенка Любка, три дня не испытывавшая радости настоящей любви, забыв обо всем на свете, тонко кричала, словно израненная, но жаждущая жизни лань. Диван ходил ходуном, ритмично стукался своей деревянной спинкой о стену, и вот — вот должен был развалиться. Федька, еще не потеряв окончательного чувства реальности, закрывал Любке рот и умолял ее замолчать. Это не помогало. Любка кричала все громче и самозабвеннее.
— Братцы — сказал Санька, показывая на окно, откуда доносился крик буфетчицы, а ведь там не иначе как драка, кого — то бьют?
Мы с Валеркой и Мишкой ворвались на крыльцо, вошли в темный коридор. Рассветные тени шатались и плавали на дощатых перегородках. Разбуженные Любкиным криком мухи, с разгону бились глупыми головами об стекло над дверью. В горнице родственники жениха и невесты, оставив посуду с недоуменными лицами, столпились перед дверью в соседнюю комнату, откуда доносились крики. Затем рывком открыли дверь, включили яркую люстру и сгрудились в проходе.
Ошеломленный, взъерошенный Федор, подняв голову над диваном, смотрел, моргая на разъяренное лицо своей супружницы, и на родню. У Нинки тряслись губы, она силилась что — то сказать, но только крепче сжимала свои маленькие кулачки, а ее щеки пошли розовыми пятнами.
Все, спасения не было.
Влип Федька. Факт — налицо, окончательный и обжалованию не подлежит. Как теперь доказать Нинке, что его великовозрастный балбес Федька тут ни причем?
На раздумья время не оставалось. Мысли в Федькиной башке
крутились, как цифры в арифмометре у колхозного бухгалтера, а внутри живота
появился противный колодезный холод. И тут Федька, не смотря на свою пропойную деревенскую голову, все — таки нашел, казалось бы, единственный в этой ситуации выход, который бы и ни один академик не придумал. Так и не успев слезть с буфетчицы, опершись руками о Любкины плечи, Федька вытаращил глаза, и, глядя то на жену, то на обалдевшую под ним Любку с удивлением и возмущением в голосе пронзительно закричал:
— Да ты что, Нинк, разве это не ты….?! Да ядри твою в корень…., как же
так, а…! Что же это ты, Нинк, делаешь то? А если я чего ни будь, подхвачу…?! Да в больницу попаду, а? Чтоже это ты себе, Нинк позволяешь то, а? — вопил он, показывая глазами на Любку. Мы с парнями прыснули, сдерживая раздирающий нас хохот, и вернулись на берег, оставив гостей разбираться со своим заблудшим родственником.
Из дома еще долго доносился шум и гам. До глубины души возмущенного
Федора увели спать в другую комнату (по дороге он выпил самогона для самоуспокоения). Любку с руганью выперли из дому. А проснувшиеся от шума гости, кто продолжил спать, а кто, ничего не
понимая, уселся за стол уже по новой. Перед тем как уйти, Любка заявила, что Федька ее снасильничал, и она подаст заявление в милицию.
— В мили — и — ицию?! — съязвила хозяйка дома. — Да кабы всех кто тебя 'насильничал' сажали в