Из перевода стало ясно — чудодейственное лекарство изготовлено из самой обыкновенной плесени. Корнев был сильно разочарован — но как материалист, продолжал полагаться на современную медицинскую науку. А вот Александр Дмитриевич, дочитав инструкцию, занял крайне радикальную позицию. Он был категорически против того, что бы Прошкина кололи этим новомодным препаратом, и утверждал, что спасти больного можно только средствами народной медицины, с этой благородной даже целью притащил из городишки двух оборванцев — из местных, в высоких островерхих шапках — тут таких называют «дервишами». Как на такую инициативу отреагировал доктор Борменталь — даже пересказывать нет надобности. Надо сказать, в разгоравшемся конфликте Саша занял конструктивную позицию, против обыкновения не рыдал и даже не орал, а с какой-то обреченной уверенностью попросил Корнева — дать товарищу Прошкину хотя бы один шанс остаться среди живых. Для ритуала нужно буквально полчаса — за это время состояние Николая Павловича радикально не ухудшится. Корнев от такой формулировки совершенно опешил…
Потом здраво рассудил, что состоянию здоровья Прошкина уже мало что повредит, и согласился. Тем более сам тяготевший ко всяким магическим действам больной конечно с радостью принял бы подобное решение руководства. Правда, пришлось запереть разбушевавшегося, и грозившего пожаловаться на самоуправство Корнева во все возможные и не возможные инстанции, Борменталя в сарайчике рядом с территорией крепости.
Баев попросил всех — кроме больного оставить палату. Корнев согласился, сам лично выпроводил Хомичева в ординаторскую, но на самотек сомнительного дела не пустил, а с полевым биноклем в руках взобрался на крышу соседнего крыла крепости — оттуда палату видно было не то что бы очень хорошо, но достаточно, что бы в критическую минуту отправить бойцов вмешаться.
Много перевидавшим на своем веку глазам Корнева предстало удивительное действо. Сам Саша нарядился в роскошно расшитый восточный халат, замотал голову узкой черной тряпкой, и стоял в изголовье кровати Прошкина, а два так называемых дервиша — в ногах, по противоположным сторонам спинки койки. И вот они — все трое начали медленно и синхронно поворачиваться вокруг себя, потом кружиться все быстрее и быстрее — так быстро что казались просто вращающимися веретенами гигантской неведомой машины, производившей магнетические импульсы, под воздействием которых тело Прошкина медленно и плавно отделилось от кровати и поплыло сперва вверх, потом так же спокойно вернулось на место. В ту же секунду вращавшиеся резко упали на пол, и замерли… Корнев бегом побежал к палате — но все участники таинственного действа были живы и здоровы. Даже Прошкин выглядел повеселее — темные пятна исчезли, сыпь побледнела, воспаление на руке существенно уменьшалось, а щеках появилось подобие здорового румянца, его еще час назад ледяные пальцы наполнились живым теплом… Улучшение состояния больного вынужден был признать даже доктор Борменталь, примирившийся с незваными конкурентами и отпущенный из сарая.
Но пустовать сараю не пришлось — туда Владимир Митрофанович дальновидно распорядился запереть дервишей — что бы потом долго не бегать в поисках виноватых, если Прошкину снова станет хуже.
Пока Борменталь и Корнев дивились улучшению состояния больного, Александр Дмитриевич отправился в сарай — вернуть дервишам халат и черную тряпку. Все. На этом история закончилась.
38
Точнее сказать, закончилась она для Александра Дмитриевича. Его больше никто не видел. Ни его, ни дервишей. Обеспокоенные тем, что Баев так долго не выходит из сарая бойцы заглянули внутрь — там было пусто и тихо, только лежал на полу пустой и остывший роскошный шелковый халат…
Корнев приподнялся, открыл сейф и продемонстрировал Прошкину шелковый халат. Тонкий и изящный, богато расшитый орнаментами, пышными цветами, листьями и сказочными земноводными — совсем не похожий на громоздкие одежды местного населения. Руководитель оставил халат лежать на столе, подвел младшего коллегу к окну, указал на жалкое сооружение — тот самый сарайчик. «Автовокзал…» — едва не закричал Прошкин — он еще не до конца отделил реальность от своих пронзительно ярких сновидений, но, сознавая этот факт, не стал обременять начальника своими сложными ассоциациями.
Корнев продолжал свой не веселый рассказ.
Ни подземного хода, ни лаза, ни маленькой щелки не удалось обнаружить в сарае даже самому искушенному Корневу. Промучившись до утра, Владимир Митрофанович решился доложить о печальном происшествии руководству — то есть не то что бы доложить, — а пока просто позвонить Сергею Никифоровичу и попросить в помощь дополнительных людей для поисков потерявшегося в горах товарища Баева.
Руководство на известие отреагировало с поразившим Корнева спокойствием.
— Что искать-то… Это ведь так только кажется что мы — ваше начальство, по кабинетам сидим, оторвавшись от реальной жизни. А на самом деле, мы прекрасно понимаем, какая на местах ситуация — никто с тебя тела требовать не будет, — вздохнул товарищ Круглов, как показалось Корневу даже с облегчением, — Пиши на этого Баева представление — на Красную звезду посмертно. Да и в партию его принять не забудьте… Он кажется кандидат был? Фотографию подберите для некролога, мне лично вместе с представлением на орден и следственными материалами по фактам террористической и вредительской деятельности местных националистических и происламских элементов, финансируемых и вдохновляемых британскими шпионами, передашь. В общем — сам грамотный, успешно с задачами справляешься — что тебя учить! Политическая ситуация — сложная. Крепкие кадры нам нужны… Думаю, Владимир Митрофанович через пару недель выставляться за повышение будешь!
Вот такая директива…
— А почему британскими шпионами? Может немецкими? — позволил себе усомниться в руководящей линии, ослабивший бдительность за время болезни Прошкин. Корнев горько улыбнулся и пододвинул Прошкину газетную подшивку, перевернув несколько номеров, прокомментировал:
— Да потому, Николаша, что войны — не будет. Во всяком случае, в ближайшее время, и по крайне мере с Германией, — почти дословно процитировал начальник давнишнее пророчество отца Феофана.
— Как же так? — недоумевал Прошкин.
— Да вот так! — Корнев повернул к нему знакомую заметку, освещавшую «Пакт о ненападении» между СССР и Германий, Прошкин глянул на дату — так и есть — газета была от десятого сентября 1939 года.
— Та самая? — удивился Прошкин — газета выглядела совершенно новенькой.
— Нет, другая, сегодня ведь уже 14 число — 14 сентября. Долго ты Прошкин в постели провалялся, — Владимир Митрофанович хмыкнул, и перевернул передовицу. На месте, где как помнил Прошкин, располагался некролог, посвященный памяти сотрудника Коминтерна с раздвоенным подбородком, была заметка под названием «Кавалер ордена» с красивым портретом товарища Баева заключенным в толстую траурную рамку, внизу превращавшуюся в ленту, затейливо оплетавшую циркули, мастерки, строительные отвесы, словом в картинку, в точности повторявшие рисунок с могильной плиты его отчима Деева. Прошкин скользнул глазами по хрестоматийным строкам о славном боевом пути сына легендарного комдива гражданской войны, молодом майоре УГБ НКВД, сложившем голову в боях с врагами социалистического государства. Родина отметила подвиг героя высокой наградой — Орденом Красной Звезды, а Коммунистическая партия посмертно приняла его в свои ряды… Живописуя достоинства покойного, автор даже назвал его — «Хранителем, ревнителем бдительности»… Прошкин побледнел, разом отчетливо вспомнил недавние события, происходившие в Н… Снова этот Орден возник — лучше бы ему и не просыпаться!
— Ты, Николай, не расстраивайся — нам с тобой тоже по «Знамени» уже подписали! — утешил погрустневшего выздоравливающего Корнев, извлек из сейфа бутылку водки, — По-хорошему, обмыть надо! Не ждать же, пока вручат…
— По «Трудовому…»? — уточнил польщенной такой милостью руководства Николай.
