— Да ты что! мы ж не картошку тут окучивали! Едва головы не сложили за дело коммунистической партии! По «Боевому…» конечно! — вдохновенно поправил его Корнев.
— ВАУ! — вырвалось у обрадованного Прошкина.
— Что с тобой — Коля? Ты чего мычишь?
— Просто прет… — виновато сконфузился Прошкин, должно быть из-за болезненного состояния, навязчивая галлюцинация из нереального будущего глубоко въелась в его сознание и постоянно напоминала о себе — то непривычным словом, то непреодолимым желанием попросить виски или ментоловую сигарету «R1», то непонятно как испарившимся подобострастием.…
— И куда тебя Николай «прет»? Видно не до конца ты оклемался, рано тебе еще пить, Корнев налил только себе, и сочувственно посмотрел на Прошкина, — Может тебе путевку на курорт исхлопотать?
— Не, мне нормально, — после такого заявления Корнев налил, наконец, и ему тоже. Прошкин жизнерадостно хрястнул водки — непривычно мягкой и чистой. Да, такой водки потом делать не будут, с грустью подумал он.
— А раз нормально, — сказал Корнев уже привычным руководящим голосом, указывая на золотую цепь с пулей, беззаботно болтавшуюся на шее Прошкина — снимай поскорее это безобразие! И садись — адаптируйся к текущей ситуации, просматривай следственные материалы — ты ж у нас силен статистические данные обобщать и рапорта строчить, — подключайся! Пора уже итоговый отчет готовить! — Владимир Митрофанович пододвинул Прошкину целую стопку папок с делами, — я пока пойду — контролировать процесс, дел невпроворот!
Расставаться с неизвестно как оказавшейся на его шее «счастливой пулей» Прошкин, не собирался, а решил просто перевесить свой действенный амулет на связку ключей в качестве брелка — подальше от недремного руководящего ока. Широкую, плоскую, очень стильную золотую цепь ему во сне делал на заказ знакомый ювелир Деда — прямо по каталогу фирмы Тифани. Но и эта реальная, совершенно идентичная привидевшейся, цепь была изготовлена на совесть — голыми руками не расцепить — инструмент требуется. Прошкин снял трубку, пригласил дежурившего в приемной сержанта, и привычно скомандовал:
— Принеси-ка мне, дружище, плоскогубцы! Come on! — однако, наткнувшись на полный недоумения взгляд подчиненного, решил конкретизировать задачу уже по-русски, — Давай, задницей шевели!
— Не понял, Николай Павлович, — смутился новый сержантик, исполнявший функции дежурного по зданию.
— Принеси мне плоскогубцы, и еще — покурить чего-нибудь прихвати, — только по — быстрому, — повторил Прошкин, выговаривая каждое слово как можно громче и отчетливее, как если бы сержант был глухим или умственно отсталым. Тот, наконец, понял, кивнул и удалился, а через пару минут вернулся с пачкой «Беломора» и плоскогубцами.
Прошкину, почти разучившемуся прикуривать от спички, наконец, удалось затянуться. Он сразу же закашлялся от непривычно едкого и какого-то резкого дыма. В отличии от водки сигареты показались ему неприемлемо мерзкими. Нет! Это же решительно не возможно курить такие сигареты, или папиросы, или черт знает, как это зелье называется! Наверное, это отравление на него так подействовало! Придется бросать курить — оно для здоровья даже и полезнее. Запил мерзкое чувство водой из графина, и принялся механически расчерчивать белый листик табличкой, просматривать папки и заносить в будущий отчет данные о задержанных, номера стаей и прочую рутину. Еще много лет назад, один его подследственный по делу Промпарти, счетовод со смачной фамилией Корейко, научил Прошкина, в обмен на некоторое смягчение режима, алгоритму составления безупречного статистического отчета. С той поры Николай Павлович довел полезный навык до полного автоматизма и ходил в передовиках, потому что успевал отчитаться самым первым по области, да так, что комар носа не подточит! Не прошло и часа, как Прошкин отдал три аккуратных таблички перепечатывать на машинке.
39
С текстовой частью отчета было сложнее — сам Корнев, умевший легко сложить многотомное дело с массой фигурантов в логически безупречную, удивительно соответствующую потребностям текущего момента конструкцию, терпеть не мог бюрократии и старался тягомотину с написанием отчетов делегировать кому-то из подчиненных. А у Прошкина и со стилем изложения и с идеологией тоже было не ахти — не то, что у сгинувшего без следа товарища Баева! Что бы написал в итоговом отчете этот «Кавалер ордена»? Прошкин пододвинул к себе некролог и взял еще один чистый листок.
Кавалер Ордена.
Прошкин был благодарен настойчивости Александра Дмитриевича — все-таки именно его магические манипуляции подарили Николаю Павловичу еще кусочек жизни — пусть тоскливой и вязкой, как неслаженная больничная манка, но все-таки реальной, физически ощутимой. Может быть, по этому ему никак не верилось в смерть своего лекаря?
В некрологе черным по белому было написано, что Александр Дмитриевич Баев погиб. Хотя и не уточнялось, каким именно образом. Да, в общем-то, и тела-то что бы определить причины, повлекшие смерть не было тоже.
Вот что значит семейная традиция! Героически принимавший телесные страдания отчим Саши — синеглазый комдив Деев, после себя оставил могильную плиту с символическим рисунком, флер таинственности и красивые легенды, но никак не физический разлагающийся труп. Вместо дедушки молодого героя тоже умер другой человек. Может быть, некоторые члены Ордена — настоящие, и даже бывшие, имеют редкую способность жить вечно? А получают это качество как в легенде о древнем страннике — прямо тут — на Гийсарском хребте? У Прошкина неприятно кольнуло под ложечкой, он усилием воли вернул себя на рельсы материализма, и что бы убедится в беспочвенности своих догадок, взял в руки и принялся рассматривать шелковый халат.
Халат. Расшитый шелковый халат. Тот самый, что пришлось увидать Прошкину в палате, когда Баева лечили в Н…
Этот халат принес Александру Дмитриевичу в карантин пожилой гражданин, представившийся сотрудником НКВД, подозрительно похожий на безбородого отца Феофана. Если действительно поверить, что визитером был гражданин Чагин, получался следующий событийный ряд, главной движущей силой которого оказался сам Прошкин.
Потому, что именно он примчался к отцу Феофану и сообщил почтенному старцу целые три важные новости. Первая — что умер Александр Августович фон Штерн, вторая — что жизнь его названного внука Саши Баева подвергается не шуточной опасности и, наконец — что упомянутый молодой человек — законный отпрыск благородного рода. Конечно, принципиально важными все эти новости могли быть только для лица, связанного с мифическим Орденом! У Прошкина перед глазами явственно возникла фотография клуба «Русских странников», сделанная в 1912 году, с отцом Феофаном на почетном месте, и он тягостно вздохнул. Вот тебе и служитель культа — противник обновленчества! Куда тем мальчишкам — тимуровцам!
Едва услышав о таких новостях, почтенный гражданин Чагин решил принять в грядущих событиях активное участие — сбрил бороду, собрал пожитки и отправился в город — на встречу с таинственными сподвижниками, — если верить нотариусу Мазуру, размахивающими удостоверениями сотрудников МГБ НКВД и передвигавшимися в машине с правительственным номером.
Кто были люди, подобравшие Чагина на проселочной дороге и снабдившие его самой настоящей копией свидетельства о собственной смерти? Наверняка, кто-то из множества корреспондентов Александра Августовича, по сию пору прибывающие при власти… Лучше и не думать про такое! — зажмурил глаза Николай Павлович, сопоставляя в уме имена, фамилии и девизы из богатого эпистолярного наследия покойного фон Штерна…
Вообще-то не стоит все так усложнять — тут же одернул Прошкин сам себя — копию свидетельства о смерти писал нотариус Мазур, он же ротмистр де Лурье, он же — давний знакомый отца Феофана… Может все обстоит куда проще и реалистичней?
Чагин, просто позвонил из колхозной амбулатории нервному экс-ротмистру, которого хорошо знал, и
